Евгений Матонин - Сидней Рейли: Жизнь и приключения английского шпиона из Одессы

3 сентября 1924 г.

Черчилль ответил. Копия этого письма к Рейли сохранилась в его архиве. Будучи опытным политиком и проницательным человеком, он отметил, что у Рейли не хватает фактического материала. Поэтому и ответное послание Черчилля хотя и было теплым, но носило весьма обтекаемый характер.

«Дорогой мистер Рейли!

Я был глубоко потрясен, прочитав новости о господине Савинкове. Тем не менее Ваше письмо в “Морнинг пост” содержит больше эмоций, чем фактов. Из него мне так и не удалось узнать, какие, собственно, причины заставили его уехать в Советскую Россию, какие цели он при этом преследовал. Если Савинков действительно прощен большевиками, я был бы этому исключительно рад. Уверен, что влияние Савинкова в среде большевиков никогда не будет служить ухудшению дел. Факт его прощения, если это, конечно, правда, — первое скромное известие, которое достигло моих ушей.

Буду всегда рад узнать все, что Вам удастся разузнать по этому вопросу, поскольку считаю Савинкова великим человеком и великим русским патриотом, хотя и не являюсь сторонником террористических методов, к которым он прибегал в своей борьбе. Судить о политике чужой страны — весьма тяжелое занятие.

С уважением,

Уинстон С. Черчилль».

Между тем в западных газетах появились и фотографии, сделанные во время суда. Увидев их, Рейли был вынужден признать — судили действительно Савинкова. «Прилагаемая фотография из Times совершенно уничтожает мою теорию о том, что Б.В. погиб и что вместо него судят подставное лицо, — писал он 4 сентября. — Приходится искать другое объяснение этой убийственной клеветы». Объяснение и в самом деле не заставило себя ждать. Но такое, что Рейли был окончательно раздавлен им…

Пятого сентября он получил номер «Известий» от 30 августа и, как признавался он сам, «два раза прочел его от первого до последнего слова». «Пусть это будет официальный орган “сволочей”, пусть это будет величайший в мире рассадник лжи и клеветы, но под заглавиями “Письменные показания Савинкова” и “Заключительное слово Савинкова” говорит никто иной, как Б. В. С., — с горечью признавал он. — Это его слова, это все его стиль, это его образные выражения. Подбить его подписать они могут — сколько угодно, но этого даже они не могут сфальсифицировать;

Вывод Рейли был безжалостным: «Мы стоим перед абсолютным фактом (мне слишком тяжело его квалифицировать); оспаривать этого факта мы не можем — единственное, что мы можем, это — искать мотивы и разбираться в них… Факт свершился; оправдать его ничем нельзя. Совершился величайший грех — “грех против Св. Духа” — это неизмеримо больше, чем грех против родины, друзей, товарищей и пр., и пр., нанесен величайший удар антибольшевистскому движению во всем мире, дан неоценимый по размерам триумф большевикам (куда больший, чем победа над Колчаком, Деникиным и др.)».

Нетрудно представить себе, что в эти дни творилось с Рейли. Арест Савинкова и «провокация ОГПУ» — это было еще полбеды. В конце концов, «на войне, как на войне», и от поражений и гибели никто из ее участников не застрахован. Но измена, не только физическая, но и идейная, покаяние, опубликованное в большевистских газетах, вывели Рейли из себя. Рушилось одно из главных дел жизни Рейли последних лет, на которое он потратил столько времени, сил и денег (часто — последних). Ставка на Савинкова в антибольшевистской борьбе оказалась не просто проигрышной, Рейли в этой игре не просто потерпел поражение — нет, все закончилось позорным и унизительным «пшиком». И всего-то за несколько дней.

«Простите, если сегодня я не буду писать больше… — писал Рейли Мягковым. — Сегодня физически и душевно не в силах…»

Советские газеты обрушили на своих читателей вал сенсационных и пропагандистских материалов. Репортажи из зала суда, отклики на процесс известных людей… В бой брошены лучшие советские пропагандисты: Карл Радек, Емельян Ярославский, а 3 сентября с разоблачительной статьей в «Правде» «Савинков и его друзья» выступил Василий Ульрих — недавний председатель суда. «Подтягивают» даже вдову Георгия Плеханова Розалию Марковну, которая напомнила, что «Георгий Валентинович… был всегда очень невысокого мнения о его теоретическом понимании революционных задач и решительно не любил в нем склонности к легкомысленным выступлениям как в литературе, так и в политической деятельности. Этот элемент в характере Бориса Викторовича он называл авантюристическим, а всем известно, как строго Плеханов относился к авантюризму, в какой бы среде он ни появлялся».

Общий смысл этих выступлений сводился к тому, что раз силу и справедливость советской власти признал такой ее выдающийся враг, как Борис Савинков, то это говорит о многом. Значит, и другим стоит подумать над вопросом: не сложить ли оружия и им?

Но большинство эмигрантов явно не собирались этого делать.

Савинкову сполна припомнили вот эти его «загробные фантазии». Оценки и характеристики «раскаявшегося Савинкова» в эмигрантской прессе — «Живой мертвец», «заживо похороненный», «давно уже в гробу», «разложившийся при жизни отступник» — часто удивительным образом совпадали с тем, что писала советская пресса. 21 сентября 1924 года в газете «За свободу!» писатель Михаил Арцыбашев отмечал: «Савинков умер. То, что теперь становится на ходульки и тщится играть всероссийского Гамлета от революции на красных подмостках, — это уже не Савинков. Это — смердящий труп Савинкова. Это ужасно… Мы будем бороться без Савинкова, будем бороться против него, но мы будем бороться и не сложим оружия до тех пор, пока большевики не падут».

А тот же Алексей Куприн изобразил Савинкова настолько гадливо, что и читать-то не очень приятно: «Большевикам нечего радоваться и нечем гордиться. В их руках не Савинков, а его “выползень”… Это редкое словечко… означает тонкую внешнюю оболочку на змеиной шкуре. Каждый год, линяя, змея трется меж камней и вылезает из нее, как из чулка. Выползень так и остается валяться на земле. Я однажды видел в музее выползень удава длиною в десять метров».

Призывы «не судить падшего вождя слишком строго» раздались, пожалуй, только от родственников Савинкова [86] Александр и Вера Мягковы отказались осудить поступок Савинкова и единственными из его ближайшего окружения не прерывали с ним переписки до самой его гибели. .

Рейли не собирался жалеть «старого друга». Он до последней возможности сомневался в его предательстве и пытался найти какие-то другие причины того, что с ним произошло. Но теперь, когда картина стала ясной, обрушил на него всю мощь своего гнева. «Дорогие друзья, — писал он Мягковым 7 сентября 1924 года. — …Я всей душой с Вами в Вашем горе, я глубоко понимаю, что Вы, как родные, переживаете, но даже из уважения к Вашей скорби я не могу молчать. Я имею право сказать, что я никому не уступал в моей любви, дружбе, преданности и жертвенности по отношению к Б. В-у, и поэтому я имею право сказать, что предательство Б. В. для меня вне всякого сомнения. А раз я в этом убежден, то мой долг, как врага большевиков и друга России — резко отмежеваться от Б. В-а и всюду, всячески клеймить его измену и предательство…