Евгений Матонин - Сидней Рейли: Жизнь и приключения английского шпиона из Одессы

Разве… мы, его политические товарищи, можем его простить? Нет, и в тысячу раз нет. Он был наш идейный и политический вождь… он не мог не знать, какой чувствительный удар он наносит своей изменой антибольшевистскому делу. Он сделал ошибку, он попался в ловушку, он должен был исполнить свой последний долг, т. е. достойно умереть. От исполнения этого долга никакие политические соображения, а тем паче, никакие личные чувства его не должны были удержать. Но он не умер, а предпочел игру с большевиками, надеясь, что он их перехитрит. Нет — не перехитрит! Потому что левые его ненавидят, а правые его презирают, оба действуют заодно и проявили величайший ум; использовали его гениально, как для внутреннего, так и для внешнего употребления, используют еще, выжмут его, как лимон и или выбросят за границу, или, по первому предлогу, пристрелят. Нет, нет ему оправдания!..»

Чем дальше — тем больше Рейли распалялся. Он пишет:

«Нет, довольно! Нужно прозреть и уметь посмотреть правде в глаза. Б. В. изменник, подобного которому мировая история не знает со времени Иуды, и нужно иметь храбрость заявить это громогласно… Я говорю Вам все это, зная, что рискую потерять Вашу дружбу, которая мне очень дорога. Но я смотрю на Вас не только как на своих друзей, но еще больше, как на политических товарищей, служащих той же идее, и потому считаю своим неотступным долгом говорить Вам всю правду до конца» (10 сентября).

«Верьте, мне бесконечно больно за вас. Я, тем более, Вас могу понять, потому что Б. В. был мне — в чисто личном отношении — как брат, несравненно больше, чем брат. Но согласиться с Вами я ни в коем случае не могу. В служении идее — разграничение должно быть резкое: белое или черное; верность или измена, с нами или с ними. Борис с ними; для меня он перестал существовать. Мотивы, побуждения его измены могут быть очень сложны, разнообразны и интересны, но его измена остается во всей своей чудовищности. У Иуды тоже были мотивы» (11 сентября).

«Никто не может изменить моего убеждения: Б. В. был вождь, он посылал людей на смерть; его час пришел — он должен был умереть. Умереть как Каляев, которого он так часто упоминал на суде. Своей смертью он оказал бы движению величайшую услугу, поднял бы его на небывалую высоту и стал бы для всех символом… Он этого не сделал, он отрекся, предал “их”, и он жив…» (13 сентября).

«Дорогая Вера Викторовна [87] В. В. Мягкова — сестра Б. В. Савинкова. ,

…Для меня Савинков теперь еще существует только как злейший враг, для Вас он остается тем же горячо любимым братом, для которого Вы и теперь готовы “всем пожертвовать”. Это разное отношение создает между Вами и мною пропасть, в которую, казалось бы, навеки должны кануть наши дружеские отношения…

Раньше Борис был самым дорогим для меня человеком, теперь он для меня злейший враг. Я его ненавижу несравненно больше, чем большевиков — потому что они меня никогда не обманывали, они мне в дружбе не клялись. И если я выиграю свой процесс, если у меня снова будут средства, то я посвящу большую часть их, чтобы при помощи лучших русских людей беспощадно бороться — не против Савинкова, который теперь только живой труп, а против Савинковщины, той ужасной гангрене, той смердящей заразы, которую он внес в антибольшевистское движение» (25 сентября).

Рейли посчитал своим долгом отказаться и от своего недавнего письма в газету «Морнинг пост», в котором он требовал «защитить честь и доброе имя Бориса Савинкова». Ознакомившись со стенографическими отчетами судебного процесса в Москве, Рейли написал еще одно письмо в «Морнинг пост» и так же, как и прошлый раз, направил его копию Черчиллю. Он выражал признательность за публикацию первого письма в защиту Савинкова в то время, как, по его словам, «вся имеющаяся информация говорила о том, что я, скорее всего, ошибаюсь». Теперь, признавал Рейли, он хотел бы «открыто заявить, что некоторая доля сомнений теперь коснулась и меня».

«Подробные и много раз проверенные стенографические отчеты, подтвержденные свидетелями, а также надежными и беспристрастными очевидцами, говорят о предательстве Савинкова без всякого сомнения, — отмечал Рейли. — Он не только предал своих друзей, свою организацию, свое дело, но и повернулся лицом к тем, кого раньше называл врагами… Своими действиями он навсегда зачеркнул свое имя на доске почета борцов с коммунизмом.

Его прежние друзья и последователи скорбят об этой потере, но среди них нет никого, кто был бы обескуражен. Духовное самоубийство их лидера только прибавило им сил в политической борьбе».

Письмо тоже было опубликовано. А «хитрый лис» Черчилль не согласился с Рейли, как и прежде:

«15 сентября 1924 г.

Дорогой мистер Рейли!

Очень заинтересовался Вашим письмом. События развернулись именно таким образом, как я и предполагал. Полагаю, Вам не следовало бы судить Савинкова столь жестко, следует учесть, в какое ужасное положение он попал. Осуждать его могут только те, кто прошел через такие же тяжелые испытания, как и сам он. При любых обстоятельствах я буду ожидать конца этой запутанной истории, пока мое личное мнение о Савинкове не изменится.

С глубоким уважением,

У. С. Черчилль».

Что же, Рейли весьма скоро представится случай пройти «через такие же тяжелые испытания». И наверняка тогда он не раз будет вспоминать своего друга Савинкова и сравнивать свое поведение с тем, как вел себя он. Но это будет немного позже.

Удивительное дело, но операция «Синдикат-2», закончившаяся арестом Савинкова, практически никак не сказалась на репутации операции «Треста» — якобы еще более мощной подпольной организации в Советском Союзе. При том, что логично было бы предположить, что если одна из них вдруг оказывается «филиалом советской контрразведки», то и другие же подобные структуры должны попасть под подозрение. Трудно поверить, чтобы Кутепов, Захарченко и Радкевич, да и многие другие представители «боевой эмиграции» не сопоставили бы эти странные обстоятельства. Но они этого почему-то не сделали. Найти разумное объяснение этому сложно, почти невозможно.

Крах Савинкова совпал с невиданным расцветом «Треста». Именно в 1924–1925 годах его авторитет среди руководителей эмиграции (несмотря на наличие отдельных скептиков) достиг небывалых высот.

«Трест» (как и ЛД) тоже делал попытки «пригласить» в Россию некоторых эмигрантских лидеров. Такое «приглашение» поступило, например, председателю Высшего монархического совета Николаю Маркову 2-му — его звали принять участие в работе съезда «советских» монархистов-подпольщиков. По каким-то причинам он все-таки не поехал, но вряд ли они были связаны с недоверием к «Тресту».