Евгений Матонин - Сидней Рейли: Жизнь и приключения английского шпиона из Одессы

Но когда я понял, что в глазах миллионов русских людей я не освободитель, а враг народа, когда я понял, что московские рабочие, без всякого принуждения, придут и будут требовать моей смерти, которую я в их глазах заслужил, мои колебания исчезли. Вы знаете, что суд совещался 4 часа раньше, чем вынес приговор. Да, это был “забавный и глупый фарс”. Легко умереть с сознанием своей правоты и очень трудно, чувствуя, что ошибался…

Вы скажете: “дело не в московских рабочих и даже не в русском народе”. Дело в борьбе двух миров. На одной стороне баррикады старая, великолепная в своем прошлом Европа, на другом — новый “грядущий хам”. Нет, Сидней Георгиевич, я никогда не боролся за Европу и за ее сомнительное великолепие. Я русский. Я боролся за Россию и исключительно за нее, т. е. за русский народ. А что до того, грядет ли “хам” или нет, выслушайте меня до конца.

Скоро два месяца, как я сижу в тюрьме. Да, конечно, сидя в тюрьме, видишь мало, как бы легок ни был режим. Но все-таки я неизмеримо больше знаю о положении в России, чем знал за границей…

Начну с малого, с ГПУ. Что такое чекист? Уголовный преступник и прирожденный палач… Александр Аркадьевич [Дикгоф-Деренталь] при аресте вполне серьезно задал вопрос: “а будут ли нас пытать?” Ну так вот. Я встретил в ГПУ людей, к которым я привык с юности и которые мне душевно ближе, чем бормотальщики из “Национального центра” или из “заграничной делегации ПСР”. Я встретил убежденных революционеров. Они расстреливают? Да. А мы не расстреливали… А “мученики” эсеры? За подготовку террора их приговорили всего на 5 лет тюремного заключения, т. е., по здешним законам, на 2,5 года, и не посадили в тюрьму, а поселили в деревне, в совхозе. И что такое здешняя тюрьма? Больше 3-х лет люди вообще не сидят и сидя, пользуются отпуском в город. В какой стране возможны такие порядки? Но я уже сказал: это мелочь.

Вопрос не в тюрьмах… Вопрос, конечно, прежде всего, в том — восстанавливается ли Россия. Что народ за Советскую власть, в этом нет никакого сомнения. Разве без поддержки народных масс можно победить белых, можно уничтожить зеленых, можно преодолеть Волжский голод, можно пережить убийственную блокаду и неудачную войну с Польшей. Подумайте, дорогой мой, об этом, подумайте, забыв о “дневнике Гиппиус”, т. е. о “страданиях интеллигентов”. Да, было время, когда все, и в том числе “интеллигенты”, питались супом “карие глазки”, т. е., супом из воблы и “шрапнелью”, т. е. необмолоченной рожью… Ну-ка, а теперь бы, во время войны предложили французам такое “меню”? Долго бы продержался Париж? Борьбу за существование, за право жить на Земле, большевики выдержали и в ней победили. Это не все, конечно. Предстоит другая задача — задача восстановления России. Приступила ли к решению ее Советская власть?

В Москве магазины, театры, синема, автомобили, трамваи, электричество, извозчики, даже лихачи. Это не доказательство, разумеется. Возьмите доклад Зиновьева на 13-м съезде. Вы его не читали, конечно. А я утверждаю, что, если в словах Зиновьева только четвертая доля правды, да и тогда совершенно ясно, что революционный развал закончен, что, пусть медленно, пусть с напряжением всех сил, но восстанавливается хозяйство России и восстанавливается не вопреки, а с помощью Советской власти и РКП.

Вам за границей все снятся 1918–1919 гг., вот эти самые “карие глазки”, тьма, грабежи, “стенка”, “бей его в морду”, повальный тиф и проеденные вшами теплушки. Этого давно уже нет. В России порядок. Поля засеяны и засеваются с каждым годом еще больше. Промышленность поднимается. Червонец стоит дороже фунта. Вы не верите? Вы думаете, что мы пустили пыль в глаза? Нет, говорю еще раз: перелом уже совершился. Уже доказано, что без помещиков и крупной буржуазии можно восстанавливать государство. А Вы все еще ждете, что не Россия, а “Совдепия” сама собой лопнет, потому что Англия денег не дает. Англия денег не дает, но год был закончен без дефицита. Растет новое, не похожее на европейское, государство. Я говорю “растет”, я не говорю “выросло”. Да, конечно, еще долог и долог путь, много и много труда впереди, много бедствий и много лишений. Но нас, русских, десятки миллионов. И эти десятки миллионов хотят жить человеческой жизнью, и непременно с Советами, т. е. со своею властью, поймите это. Когда-нибудь, очень скоро, Вы убедитесь, что правы не Вы, а я…

Церкви полны, но бабами, стариками, старухами. Мужчин видно мало. В деревне теперь четыре религии: православная…, колдовская (выявившаяся с большой силой, ибо язычество и колдовство не преследуются, как не преследуется никакая вера), бандитская (!) и “атеистическая” (!!). В “атеистической” почти вся молодежь поголовно. Вам это может не понравиться, но это неоспоримый факт, как факт, что теперь насчитывается 600 тысяч коммунистов, около миллиона комсомольцев и свыше 300 тысяч пионеров, т. е. в общей сложности почти два миллиона взрослых, юношей и детей, объединенных в РКП. Надо правду сказать, Советская власть завоевывает деревню. Она завоевывает ее потому, что искренне и честно стремится к улучшению крестьянского быта. Сумели ли бы это сделать меньшевики и эсеры?.. О монархистах говорить, конечно, не стоит…

Кого же я предал? Идею? Но белой, зеленой идеи давно уже нет, она скомпрометирована не мною. Несуществующую организацию Андрея Павловича и Фомичева? Дмитрия Владимировича, Арцыбашева и Португалова? Но ведь они не борются против большевиков, а в сущности просто живут, и, кроме того, могут вернуться в Россию. Они обиделись на это мое предложение. Пусть. Они его примут, рано или поздно будут вынуждены принять или станут вечными эмигрантами. Эсеров? Но эсеры несправедливо исключили меня из партии, в которой я пробыл 14 лет;в 1918 году давали в своих газетах мои приметы в надежде, что большевики арестуют меня; окружали в Казани шпионами; посылали на самые опасные предприятия, опять-таки в надежде, что я не вернусь; клеветали; травили. Кадетов? Но кадеты поступали так же, как эсеры… Нет, ни с эсерами, ни с кадетами я давно не связан ничем. Монархисты? Но ведь они сознательно и преднамеренно выдавали членов “Союза” большевикам, а обо мне говорили только с точки зрения расстрела. Иностранцев? Но разве я, русский, могу предать иностранцев? И разве я когда-нибудь сомневался, что они готовы помочь мне постольку, поскольку полагают, что я могу быть полезен им. Вы знаете, я люблю Францию почти так же, как Вы любите Россию. Но ведь… надо же когда-нибудь громко сказать, что иностранцы преследовали свои и только свои интересы, и что благодарить их не за что нам. Я счастлив, что теперь независим, как я счастлив, что теперь не в эмиграции.

Вот, дорогой мой, что я хотел Вам сказать. Я не думаю, что Вас убедил, да этой цели и не ставил себе. Я хотел только, чтобы Вы знали, что именно произошло со мною в Москве, и еще, чтобы Вы знали, что Россия не та, какою кажется из Лондона и Парижа. Кончаю же я тем, что говорил Вам всегда: Вас я буду помнить и любить всегда, и если Вы даже от меня отречетесь и закидаете грязью, то и тогда я не отрекусь от Вас. Поклонитесь низко Вашей жене.