Евгений Матонин - Сидней Рейли: Жизнь и приключения английского шпиона из Одессы

Не исключено, что на планы Рейли повлияла и странная смерть Савинкова в мае 1925 года. Возможно, в этот момент его вдруг стали одолевать сомнения — ведь Савинкова тоже заманили в Советский Союз от имени некой подпольной организации. Может быть, он взвешивал все риски и анализировал возможные последствия своего непосредственного контакта с «трестовцами»? Точно ответить на этот вопрос уже, по-видимому, невозможно.

Тем временем чекисты провели операцию, которая еще больше укрепила авторитет «Треста». У представителя «Треста» и генерала Кутепова в Финляндии Николая Бунакова в Москве остался родной брат Борис. «“Посол” [Николай Бунаков. — Е. М. ] был связан со своим братом, на родине, давшим согласие сотрудничать с нами, — рассказывал Артузов. — Брат регулярно информировал Бунакова о делах в России, в частности о состоянии “Треста”, представляя его как вполне дееспособную организацию, способную повернуть судьбу России».

Якушев в Финляндии не раз встречался с Николаем Бунаковым, и во время одной из этих встреч тот попросил передать брату привет. Пообещав это сделать, Якушев вдруг неожиданно предложил: «А не хотели бы вы повидаться с ним? Мы могли бы доставить его к вам, в Гельсингфорс». Через некоторое время, в августе 1925 года, братья действительно встретились в Финляндии. Тойво Вяха перевел Бориса Бунакова через «окно» на советско-финской границе.

Разумеется, доверие Николая Бунакова к «Тресту» после встречи с братом возросло еще больше. К тому же он теперь чувствовал себя в долгу перед московскими «подпольщиками». На этом чекисты тоже строили свой расчет — позже, когда Рейли будут уговаривать «прокатиться» на несколько дней в Ленинград и Москву, Бунаков горячо поддержит эту идею, указав на надежность канала, по которому «Трест» переправляет людей через границу.

Но ни в июле, ни в августе 1925 года от Рейли по-прежнему не было никаких вестей. Вернее, вести-то были, но о своих планах приехать из Америки в Европу и встретиться там с представителями «Треста» он не сообщал ничего конкретного. В Москве уже начинали тревожиться. Дзержинский, Менжинский и Артузов забрасывали Якушева указаниями и просьбами — срочно узнать, где находится Рейли и когда он собирается в Европу. Однако Якушев тоже не мог сообщить ничего нового.

Дзержинский уже терял терпение. Казалось, что так удачно стартовавшая операция оказалась под угрозой и, возможно, Рейли разгадал игру ОГПУ. Но тут, наконец, из Нью-Йорка пришла телеграмма от Рейли и Пепиты: «Выезжаем 26 августа, будем в Париже 3 сентября». Действительно: они купили билеты на пароход и 26 августа отплыли из Нью-Йорка. Рейли тогда еще не мог знать, что для него это был one way ticket — билет в один конец.

Рейли и Пепита прибыли в Париж 3 сентября. Здесь их встретил Эрнст Бойс. Затем на некоторое время Рейли с Пепитой расстались — она уехала в Бельгию навестить свою мать. Он же встречался в Париже с Александром Гучковым, Бойсом и, вероятно, с кем-то из «Треста».

Уже в Москве Рейли рассказывал, что ездил еще и в Лондон, где встречался с Черчиллем. На вопрос о поддержке «Треста» он ответил, что не обещает ее — по крайней мере до тех пор, пока «московская организация» не предъявит «конкретные свидетельства» своей дееспособности. Но осторожность Черчилля не повлияла на планы Рейли. Судя по всему, он уже тогда принял решение. Когда из Бельгии вернулась Пепита, она нашла мужа в боевом и решительном настроении. Рейли сказал, что убежден в подлинности и потенциале «Треста». Он так рвался в бой, что даже радикально настроенные эмигранты советовали ему вести себя осторожнее.

В Париже Рейли, Пепиту и Бойса пригласил на ужин генерал Кутепов. Отношения между Рейли и Кутеповым были сложными: бывший агент британской разведки считал, что «Трест» вообще должен отказаться от контактов с «правыми монархистами», поскольку они, по его мнению, могут стать препятствием для получения иностранной помощи.

Но даже Кутепов за ужином предупредил Рейли — ни в коем случае не следует поддаваться на уговоры «трестовцев» перейти советскую границу. «Пусть они приедут к вам, — сказал генерал, — с московским Центром можно договориться, чтобы они приехали в Гельсингфорс на свидание с вами».

Трудно сказать, чем руководствовался Кутепов, предупреждая Рейли. Действительно ли он думал в этот момент о его безопасности или опасался, что в России окажется сильный конкурент его эмиссарам? Но парадоксальным образом повторялась недавняя ситуация с Савинковым, и теперь уже сам Рейли мог в полной мере ощутить, какие мучения и раздумья овладевали его бывшим другом перед отъездом в СССР. Фактически на кон ставилась его жизнь.

Рейли принял совет Кутепова к сведению, но его в итоге не послушался. Почему? Неужели он настолько уверовал в свою счастливую звезду? Или трезвый анализ ситуации отступил перед желанием во что бы то ни стало отомстить большевикам, а заодно и добиться каких-то личных бонусов от всей этой истории? Непонятно. Одно можно сказать — Кутепова он не послушался зря.

Из Парижа они выехали вместе с Пепитой. Доехали поездом до Кёльна. Здесь их пути расходились. Рейли отправлялся через Берлин в Финляндию, а Пепита ехала в Гамбург, где должна была дожидаться его возвращения. Последний раз они видели друг друга на перроне. Перед самым отходом поезда в Берлин Пепиту вдруг охватили дурные предчувствия и ее начали душить слезы. Поезд тронулся, и Рейли махал ей рукой, пока совсем не исчез из виду.

В Хельсинки Рейли прибыл 22 сентября. Он писал Пелите, что поездка прошла ужасно: ужасной была погода, на «посудине», на которой он плыл в Финляндию, у него ужасно болел живот и ужасно раскалывалась голова.

В первые же дни своего пребывания в Финляндии Рейли сначала встретился с Николаем Бунаковым, а потом с Марией Захарченко и Георгием Радкевичем («Шульцами»). Последние, особенно она, произвели на него очень сильное впечатление.

«Шульцы (они поддерживают связь между К[утеповым] и внутрироссийским миром) удивительная пара, — писал он Пепите. — Он совсем почти мальчик, очень славный и, видно, очень храбрый. Она же настоящий командир. Это тип американской школьной наставницы, довольно распространенный в России. Серая и невзрачная, но волевая и упорная женщина. Говорить с ней было очень интересно (вернее, слушать, потому что она сама все время говорит). Сведений у нее масса. Понятно, повторять в письме то, что я узнал, не могу, но если четверть того, что она говорит, основано на фактах, а не на воображении, то действительно Россия находится накануне важных и решительных событий. Во всяком случае, я не уеду отсюда, пока всего не выясню».