Марта Петерсон - Вдова-шпионка. Как работа в ЦРУ привела меня из джунглей Лаоса в московскую тюрьму

В офисе меня встретили наш новый начальник, Джин, и другие оперативники. Все они были в нетерпении.

— Я ее видела, — сказала я. — Она была очень красной и словно нарисованной по трафарету. — Не дав никому возможности ответить, я продолжила: — Так как через несколько месяцев я уеду, возможно, стоит сегодня отправить на задание другого оперативника, чтобы он приобрел опыт.

Само собой, мои доводы были лишены смысла. Я единственная уже бывала на объекте “Сетунь” и могла сделать закладку, нисколько не сомневаясь, что оставляю пакет в нужном месте. Кроме того, если бы меня арестовали, в московском отделении не возникло бы недостатка рук, ведь мой сменщик мог прибыть в Москву в течение недели после моего отъезда.

Снедаемая волнением, я надеялась, что Джин согласится, и предложила рассказать другому опытному офицеру, где находится объект и как к нему подобраться. Я знала, что это странно, но все же хотела попытаться. В ответ Джин просто сказал, что на задание пойду я.

В тот момент мы надеялись на лучшее. Мы убеждали себя, что Тригон специально сделал метку такой заметной, чтобы мы ее ни с чем не перепутали. Нам было очень важно восстановить контакт с Тригоном, поэтому мы готовы были идти на риск. Нам нужно было передать ему фотоаппарат, катушки с пленкой и планы новых объектов. Но в этой доставке был и политический аспект. Поскольку это была наша первая операция под руководством Джина, он не собирался сообщать в штаб-квартиру о своей неуверенности. Ему нужно было показать, насколько он крут. Он отправил в штаб-квартиру телеграмму, в которой описал метку и сообщил Джеку план операции. Он также рассказал, какой сигнал я подам в случае ее успешного завершения. Джин не просил разрешения сделать доставку, поскольку как руководитель сам был вправе принимать решения на этот счет. Он просто хотел, чтобы в штаб-квартире знали, что у нас имеются серьезные сомнения относительно исхода операции.

В глубине души мы все подозревали, что красную метку на знаке оставили офицеры КГБ. Они хотели, чтобы мы наверняка увидели сигнал и пришли тем вечером на объект “Сетунь”. Любопытно, что на совещании никто не высказал эти сомнения вслух. Я не хотела, чтобы коллеги сочли, что я не расположена идти на задание или что мне не хватает смелости. Мне вовсе не хотелось, чтобы Джин усомнился во мне, потому что я женщина, особенно учитывая, что я двадцать один месяц проработала в Москве, совершая весьма рискованные операции.

Если бы до часа ночи я не появилась в баре для морпехов, в офисе решили бы, что я либо попала в аварию, либо, хуже того, оказалась под арестом. Мы с Тимом много раз прорабатывали этот сценарий, и я думала, что с Джином мы будем действовать точно так же. Предполагалось, что в случае моей неявки в бар Нил должен, не поднимая тревоги, уведомить советские власти о моей пропаже. Мы надеялись, что при дорожной аварии Нил сумеет разузнать, где я нахожусь, не сообщая о моей связи с ЦРУ, чтобы я и дальше могла работать без приставленной ко мне слежки. Если бы меня арестовали, советские власти сообщили бы морпеху, где меня содержат.

К 18:00 штаб-квартира одобрила наш план. В отсутствие определенного, явного подтверждения никто не мог поверить, что операция подошла к концу. Кроме того, мы негласно взяли на себя обязательство сделать все возможное, чтобы забрать пакет агента, какими бы ни были последствия. Я ни разу не отказывалась идти на задание. В этом случае я несла ответственность перед Тригоном — человеком, который отважно и неутомимо работал на нас более двух лет.

Я быстро обсудила план и график вечерней доставки с оперативниками и Джином. Я делала это уже не раз, но теперь все было иначе. Не было Тима. Не было Джека. Они много знали о московской оперативной среде. Другие оперативники задавали верные вопросы и доверяли моим оценкам, но Джин, казалось, мне не доверял. Он видел во мне молодую женщину, которая пытается стать оперативницей. Он не знал, как сложно мне работать в одиночку в Москве и одной ходить по этим холодным, темным, неприветливым улицам.

Изменения в руководстве принимать всегда сложно. Позже я работала под началом мудрого руководителя отдела, который объяснил мне эту проблему преемственности. Он сказал, что самыми глупыми всегда кажутся тот человек, который занимал твою позицию до тебя, и тот, что приходит тебе на смену. И лучше в таких случаях держать свое мнение при себе.

Тем вечером я ушла домой обеспокоенная, но все же воодушевленная возможностью сделать успешную доставку пакета для Тригона. Перед уходом Нил помог мне запрятать пакет в моей синей парусиновой сумке из “Стокманна”, положив сверху разные продукты и личные вещи, на случай если милиционер заглянет в сумку, когда я пойду к машине, которая, как всегда, стояла на улице неподалеку от посольства. Провожая меня, Нил показал мне два пальца вверх — этим знаком он всегда сообщал, что уверен во мне и все будет хорошо.

Вечер 15 июля был ясным и теплым. Само собой, в 18:00 на улице было совсем светло, ведь с летнего солнцестояния прошло всего три недели. По дороге домой я ехала в обычном потоке машин. Как всегда, оставив “Жигули” у бордюра, я по-русски поздоровалась с милиционером и широко ему улыбнулась. Он улыбнулся мне в ответ. Он понятия не имел, чем в последние два года занималась эта дружелюбная, улыбчивая молодая американка. Когда я вошла на огороженную территорию, телефон в будке милиционера не зазвонил, и это был хороший знак. Позже я прокручивала в голове каждую минуту этого вечера, пытаясь найти намеки на то, что меня разоблачили, потому что утром я проехала мимо метки на объекте “Дети”.

Я быстро достала одежду на вечер: черные брюки прямого кроя, белую блузку в черно-коричневый цветочек, сшитую лаосским портным в Паксе, кожаные сандалии на соломенной платформе и темно-синий шерстяной свитер, который несколько лет назад мне подарила моя шведская подруга Мег, связавшая его вручную. Вещи не слишком хорошо сочетались друг с другом, но я хотела походить на советскую модницу, а не на модницу вообще. Я вытащила коричневую кожаную сумочку и потрясла ее, чтобы убедиться, что в ней ничего нет. Я часто использовала эту сумочку, отправляясь на задания, потому что в нее прекрасно помещались тайники Ника, а также смятые жестянки и молочные пакеты Тригона. Но я брала ее с собой и обычными вечерами, когда выходила прогуляться, потому что она была меньше той сумки, с которой я ходила на работу.

В сумочку я положила свои советские водительские права, которые доказали бы, что я американка, если бы я попала в аварию. Или, что еще хуже, если бы меня арестовали. Я также взяла с собой несколько пятикопеечных монет для поездки на метро и пару десятикопеечных монет для таксофона, из которого я должна была позвонить Нилу, если бы не смогла явиться в бар к часу ночи из-за поломки машины или другого безобидного форс-мажора. Разменивать деньги на улице было негде, поэтому я всегда сохраняла монетки, которыми мне сдавали сдачу в магазинах.