Марта Петерсон - Вдова-шпионка. Как работа в ЦРУ привела меня из джунглей Лаоса в московскую тюрьму

Остаток недели я встречалась с оперативниками, офицерами контрразведки и коллегами, в подробностях рассказывая им о своем аресте. Все они считали эту информацию бесценной, ведь она позволяла им понять, каково работать в Москве, и расспрашивали меня, что могло вызвать мой арест, поскольку они поддерживали текущие операции с московскими агентами и планировали будущие.

В ходе одной из тяжелых встреч с офицерами секции советских восточноевропейских стран мы с Тимом с удивлением узнали, что в штаб-квартире серьезные сомнения насчет Тригона возникли задолго до моего ареста и что эти сомнения не ограничивались аномалиями, которые мы обсуждали в московском отделении ЦРУ. Офицеры намекнули, что у них были основания предположить, что Тригон попал под подозрение, а возможно, даже оказался скомпрометирован и вынужден сотрудничать с КГБ. Мы с Тимом сказали, что обеспокоены, что эту информацию не передали в московское отделение, ведь в таком случае мы могли бы придумать проверку, чтобы определить, на свободе Тригон или уже в руках КГБ, не рискуя арестом оперативника. Офицеры сразу отказались от категоричных суждений и подчеркнули, что просто обсуждали этот вопрос, но не установили ничего однозначно на основе свидетельств из отчетов Тригона.

После этой тревожной встречи мы с Тимом решили пообедать в прекрасном французском ресторане, чтобы снять напряжение. Шагая по Джорджтауну тем чудесным и теплым июльским днем, мы оба чувствовали, что штаб-квартира нас обманула. Офицеры штаб-квартиры любят похвастаться своим умом, но часто лишь постфактум. Однако задним умом все мы сильны. После обеда мы пошли обратно к машине. Что-то упало мне на голову. Осторожно дотронувшись до волос, я обнаружила, что птица покакала прямо мне на макушку, на только что обновленную прическу со светлыми, почти белыми прядями. Хуже того, мерзкая птица явно пообедала фиолетовыми ягодами. Я усомнилась, что это действительно хорошая примета, как мне твердили в детстве. Тим весь день вспоминал об этом с содроганием.

В конце недели, успокоившись и расслабившись в компании Джека, Сьюзи и их смышленых детей, я отправилась в Форт-Лодердейл, где по-прежнему жили мои родители. Они встретили меня с распростертыми объятиями, почти как пять лет назад. Очередное мое опасное приключение подошло к концу, и они приняли меня обратно в свое гнездо. Уверена, они сомневались, стоит ли мне и дальше работать в ЦРУ.

Я была совершенно измотана — вероятно, сказывались работа на два фронта в Москве и постоянный адреналин оперативных действий. У меня не было перерывов, у меня не было даже возможности показать свое истинное лицо. Большинство моих друзей в Москве не знали, что я вела двойную жизнь. Чтобы объяснить свой внезапный отъезд в субботу, 16 июля, я сказала друзьям, что моя мама серьезно больна. Они поверили, что я взяла отпуск по семейным обстоятельствам и сократила свою командировку, чтобы быть рядом с ней. Мама не болела, но мы с ней часто смеялись над ее быстрым выздоровлением. Я выздоравливала медленнее. Я много спала и неожиданно осознала, как устала от тяжелой московской жизни и работы.

В начале августа я купила новый автомобиль, “Понтиак-Транс-Ам”, снова полностью белый, и украсила его сине-красной полосой на боку. У меня были причины оставаться патриоткой. Мой дом в Фолс-Черч в Вирджинии был сдан до конца сентября, поскольку я не предвидела своего раннего возвращения. Поэтому мне пришлось выселить жильцов раньше срока. Все получилось, но не без финансовых потерь. Людям кажется, что офицеры ЦРУ получают огромные деньги, работая за границей, и имеют прибавку за переработки и тяжелые условия службы. Но в Москве я получала лишь зарплату ЦРУ без каких-либо надбавок за переработки и вредность. Я вернулась домой, скопив достаточное количество денег, только потому что у меня не было ни времени, ни возможности тратить их в Москве. Во время командировки мой разряд повысили с девятого до одиннадцатого, но я все равно осталась в Москве офицером самого низкого ранга.

Чтобы вернуться к жизни в Вирджинии, мне нужно было не только забрать личные вещи из хранилища и заново обставить свой дом, но и найти в штаб-квартире работу, которая была бы мне интересна и позволяла бы использовать приобретенный в Москве опыт. Русские не сообщали о моем аресте в прессе, и это позволило мне не распространяться о жизни и работе в Москве в разговорах с друзьями и соседями, не связанными с управлением, и жить дальше так, словно ничего необычного не произошло.

Когда я встретилась с руководителем секции советских восточноевропейских стран Джорджем Каларисом, чтобы обсудить свое будущее, он сказал, что я могу незамедлительно отправиться в новую командировку, если я сама этого хочу. У него было несколько вариантов, и я могла выбрать любой из них. Но я сказала, что хочу некоторое время поработать в штаб-квартире. Командировка в Москву оказалась очень сложной — и тем более сложной, что я была одна, — и мне нужно было восстановить силы.

Я решила стать помощником инструктора курса внутренней оперативной подготовки, который офицеры проходили перед назначением в проблемные зоны. Этот курс слушали все офицеры московского отделения, чтобы научиться выявлять слежку и успешно вести оперативную деятельность под наблюдением, не выдавая себя. Меня привлекала эта работа, потому что я любила преподавать и имела огромный опыт проведения настоящих операций на улицах Москвы. В начале каждой лекции я подчеркивала, что офицеры КГБ не следили за мной, пока я была в Москве, а если и следили, то только в самом конце. И все же я жила, как в аквариуме, и могла описать, каково это в реальности.

На лекциях я также рассказывала о своем аресте и поясняла, как действовать в подобной ситуации. Я гордилась, что тем самым помогаю восполнить пробел в подготовке офицеров к сложным назначениям. Эту лекцию я читала много лет — не только в рамках курса внутренней оперативной подготовки, но и как приглашенный лектор для многих других слушателей. Много лет спустя офицеры признавались мне, что эта лекция запоминалась им особенно. Многие женщины говорили, что я была единственной женщиной-оперативницей, которая выступала перед ними в ходе стажировки и подготовки, помогая им понять, с какими трудностями им предстоит столкнуться.

Для меня весьма любопытным стало выступление перед офицерами ФБР, проходящими курс контрразведки. Они хотели знать, каково мне было чувствовать себя под прицелом КГБ, чтобы разобраться, как офицеры КГБ в США чувствуют себя под прицелом ФБР. Я рассказала им о своей жизни в Москве и подчеркнула, что офицеры КГБ не следили за мной в ходе моей командировки, потому что я была женщиной. Усомнившись в этом, сотрудники ФБР дождались момента, когда я предложу им задавать вопросы, и открыто сказали, что я просто не заметила слежку. Я спросила их, за каким количеством женщин-офицеров КГБ они наблюдают в Вашингтоне. Они предпочли не отвечать на мой вопрос. Они полагали, что женщины редко работают оперативниками. По иронии судьбы ФБР и КГБ сходились во мнении на этот счет. Некоторые сотрудники ФБР даже вступали со мной в спор, защищая профессионализм своих коллег из КГБ и утверждая, что я просто ошибалась. Они считали, что я женщина, а потому не поняла, что на самом деле за мной следят.