Лара Прескотт - Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго»

– Сколько раз ты с ней спал, когда я была в лагере? – спросила я.

– Ни разу, – возмутился он. – У нас с ней уже не такие отношения.

– А с кем другим ты спал? – настаивала я. – Я думаю, что с кем-то все-таки переспал, – добавила я, хотя не имела в виду то, что сказала. Он ответил, что я зря переживаю. Во время моего отсутствия он был лишь с Ларой.

– Он умер, – простонал Боря по телефону.

Я крепче сжала трубку.

– Кто умер?

Он снова застонал, словно у него страшно болел живот.

– Юрий, – ответил он мне после долгого молчания.

– Он умер? – я почувствовала, что на глаза навернулись слезы.

– Все. Роман закончен.

Я договорилась о том, чтобы роман отредактировали, перепечатали и вставили в кожаный переплет. Потом поехала в Москву, чтобы забрать три экземпляра романа, и возвратилась, ощущая на коленях всю тяжесть написанных Борей слов.

Он уже ждал меня в маленьком доме. Когда я передала ему экземпляры книги, он некоторое время подержал их в руках, как будто это было произведение всей его жизни. Потом он отложил книги и раскрутил меня по комнате в танцевальном па. Мы танцевали без музыки. Я посмотрела на свое отражение в овальном зеркале и констатировала, что вид у меня счастливый, как у только что родившей матери – усталый, умиротворенный, радостный и одновременно испуганный.

– Может, роман все-таки напечатают, – произнес Боря.

Я вспомнила Анатолия Сергеевича Семенова. Как он сидел за столом и спрашивал у меня о романе «Доктор Живаго». Я подумала о том, что госорганы очень сильно волнует то, что пишет Борис. И промолчала.

Я назначила встречи со всеми редакторами литературных изданий, со всеми ответственными работниками издательств, которые потенциально могли бы напечатать роман. С ними я встречалась одна, без Бори. Я предлагала ему защищать свой роман, описать его в целях продвижения. Он отказался. «У меня такое чувство, словно слова теряются между тем, как записать их на бумаге и увидеть их в напечатанном виде», – сказал он мне.

Поэтому я защищала роман вместо него.

Редакторы соглашались со мной встретиться, но ничего не обещали по поводу публикации романа. Некоторые из них упомянули, что их заинтересовали бы Борины стихи, но на мои вопросы о том, опубликуют ли они роман, отвечали уклончиво.

Часто вечерами, когда я возвращалась из города, Боря ждал меня на платформе, чтобы узнать о результатах моей поездки. Я старалась его не расстраивать и с большим энтузиазмом говорила о том, что в «Новом мире» хотели бы напечатать его стихи, но на Борю большого впечатления это не производило. Он крепко держал меня за руку, словно я его поддерживаю, и мы молча шли к маленькому дому.

Однажды, когда я вернулась из очередной безрезультатной поездки в город, он остановился на полпути и сказал, что не верит в то, что роман напечатают.

– Помяни мое слово, они его ни за что не напечатают.

– Не факт. Наберись терпения.

– Роман никогда не разрешат опубликовать, – сказал он и почесал бровь.

Я и сама начинала постепенно думать, что он прав. После очередной встречи в московском издательстве мы с Борей встретились в столице, чтобы пойти на концерт классической музыки. Мы пришли рано и сели на скамейку под каштаном.

Я обратила внимание на мужчину, которого, как мне показалась, видела в метро по пути на встречу с Борей. Этот мужчина стоял у пруда и смотрел на уток. Несмотря на жару, на нем был длинный плащ.

– Мне кажется, что за нами следят, – сказала я Боре.

– Да, следят, – спокойно ответил он.

– Да?

– Мне казалось, что ты это знаешь.

Мужчина в плаще заметил, что мы на него смотрим, и ушел, исчезнув из вида.

– Пошли? – сказал Боря. – А то опоздаем.

Он утверждал, что слежка и прослушивание квартиры его нисколько не волнуют.

Иногда он даже в шутку обращался к тем, кто его слушает, громко говоря в потолок или настольную лампу.

– Здрасьте, здрасьте, как ваши дела?

– У меня все хорошо, спасибо, – отвечал он сам себе.

– Мы вас не сильно утомили? – спрашивал он люстру. – Может, вместо обсуждения того, что мы будем есть на ужин, нам поговорить о чем-нибудь еще?

– Перестань! – одергивала я его. Я не считала эти шутки смешными и открытым текстом сообщила об этом Боре. – Я уже имела опыт общения с этими людьми. Больше не желаю его повторять.

Он взял мою руку и поцеловал.

– А что еще остается? Нам остается только смеяться.

Такси свернуло на Коннектикут, и я прижала два пальца к запястью, как учила меня мама, когда я была маленькой и меня укачивало в транспорте. Когда мы проезжали по кругу Дюпонта, я почувствовала себя еще хуже. Я даже подумала о том, чтобы выйти и дойти пешком, но это было не по плану. От плана я могла отойти только в том случае, если замечу за собой слежку.

По плану я должна была в семь сорок пять поймать такси на углу Флориды и Т и доехать на машине до Mayflower Hotel. Отель был всего в нескольких минутах ходьбы оттуда, но оптика, как они сказали, была бы лучше, если бы я вышла из такси.

Мне сказали, чтобы я не надевала ничего такого, что выделяло бы меня из толпы: никаких ярких украшений, смелой косметики, никакой выделяющейся обуви. В общем, ничего запоминающегося. Я подумала о том, что в маминой мастерской в подвале лежит много платьев, расшитых бисером или блестками, которые приобретают мамины покупательницы. Лично у меня не было ни одного предмета одежды, который можно было бы назвать кричащим, запоминающимся и бросающимся в глаза. Меня проинструктировали и приказали одеться хорошо, но не слишком. Я должна была выглядеть привлекательно, но не слишком. Я должна была выглядеть как женщина, которая часто ходит в бар при отеле Mayflower, а также в Town & Country Lounge. Проблема заключалась только в том, что я даже не слышала названия отеля Mayflower, не говоря уже о Town & Country Lounge.

В тот вечер меня звали не Ириной. Я была Нэнси.

Такси остановилось на кругу перед входом в отель. Я еще раз осмотрела свое лицо в зеркальце в пудренице, потому что не была уверена в том, что у меня правильный макияж. На мне была мамина старая шуба, которую я опрыскала Jean Naté, чтобы избавиться от запаха нафталина. Под шубой было белое платье в горошек, в котором я ходила на все свадьбы, на которые меня приглашали за последние пять лет. Волосы были уложены в прическу под названием французский твист и закреплены серебряным гребнем, который я одолжила у мамы. Я поправила красно-оранжевую помаду на губах, которую купила в Woolworth’s, и нахмурилась, глядя на свое отражение в зеркальце. Меня не покидало чувство, что я все-таки что-то упустила. Только после того, как такси подъехало ко входу в отель и швейцар открыл дверцу автомобиля, я поняла, что упустила из вида. Черные туфли. Самые затрапезные черные туфли с поцарапанным левым каблуком. Я даже их не почистила. Женщины, которые ходят вечером в среду выпить в Town & Country, никогда в жизни не появятся на людях в таких туфлях. Войдя в роскошное лобби отеля Mayflower, украшенного белыми и красными розами по случаю завтрашнего дня святого Валентина, я только и думала, что о своих туфлях. По крайней мере, мне выдали правильный аксессуар – черную кожаную сумочку от Chanel на позолоченном ремешке-цепочке. В эту сумочку конверт легко поместится.