Лара Прескотт - Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго»

Поликарпов был внешне привлекательным человеком, которого я неоднократно видела на разных мероприятиях, но с которым ни разу не говорила. На нем был хороший, купленный на Западе костюм, широкие, сужающиеся к низу брюки и хорошо начищенные ботинки. Московские литераторы его побаивались, и мое дыхание участилось, когда секретарша ввела меня в его кабинет. Я села, сделала глубокий вдох и начала заранее подготовленную речь.

– Надо опубликовать роман до того, как это успеют сделать итальянцы, – говорила я. – Можно убрать части, которые вы считаете антисоветскими.

Понятное дело, Боря ничего не знал об этой моей инициативе. Я лучше всех остальных понимала, что он скорее вообще откажется от публикации романа, чем согласится на публикацию варианта, урезанного цензорами.

Поликарпов достал из кармана пиджака жестяную коробочку.

– Это невозможно.

Он вынул из коробочки две белые пилюли и проглотил, ничем не запивая.

– «Доктора Живаго» надо вернуть во что бы то ни стало, – продолжал он. – Роман нельзя публиковать в его оригинальном виде ни здесь, ни там. Если мы опубликуем один вариант, а итальянцы другой, то будет много вопросов о том, почему мы что-то изъяли. Будет конфуз для государства и всей русской литературы. Ваш друг поставил меня в очень неприятное положение, – он убрал жестяную коробочку в карман, – и вас тоже.

– Но что мы можем сделать?

– Попросите Бориса Леонидовича подписать телеграмму, которую я вам дам.

– А что написано в этой телеграмме?

– То, что рукопись, находящаяся у Фельтринелли, еще не доработана, является наброском, поэтому ее надо вернуть.

Если он не подпишет телеграмму в ближайшие два дня, его арестуют.

Это была совершенно очевидная и конкретная угроза. Я также понимала, что если арестуют Бориса, то меня и подавно. Но я знала, что никакая телеграмма Фельтринелли не остановит. Боря договорился с издателем, чтобы тот реагировал только на сообщения, написанные по-французски, и игнорировал все, что ему напишут от лица Бори на русском языке. Я также знала, что будет очень неприятно подписывать эту телеграмму.

– Я попробую, – сказала я.

И я действительно сделала все, что могла. Как и предлагал Поликарпов, я попросила Борю отправить издателю телеграмму с просьбой вернуть рукопись. Я попросила любимого человека остановить публикацию его самого важного произведения. Это произошло во время ужина в маленьком доме. Когда я попросила об этом Бориса, он откинулся на спинку стула. Потом поднял руку и положил ладонь на тыльную часть шеи, словно у него свело мышцы. Он долго молчал, потом заговорил:

– Однажды мне позвонили.

Я положила на стол вилку и приблизительно представляла, что он мне сейчас собирается рассказать.

– Это произошло вскоре после ареста Осипа [9] Если опираться на мемуары Ольги Ивинской, мы, конечно, увидим, что Пастернак никогда не называл поэта именем без отчества, а пересказывая многим этот разговор, говорил «Мандельштам». – Прим. ред. за его стихотворение о Сталине, – продолжал Боря. – Осип никогда даже не записывал этого стихотворения, держал исключительно в голове. Но даже это ему не помогло. В те темные времена арестовать человека можно было даже за мысли. Тогда ты была ребенком и ничего этого не помнишь.

Я подлила вина в свой бокал.

– Я знаю, сколько мне лет, – сказала я.

– Однажды он прочитал это стихотворение группе друзей на улице. Тогда я сказал, что это самоубийство. Но он не стал меня слушать, и вскоре его арестовали. И спустя короткое время после этого мне позвонили по телефону.

– Я слышала эту историю.

– Наверняка слышала, но не от меня.

Я сделала движение, чтобы подлить вина в его стакан, но он отмахнулся от алкоголя.

– Сталин заговорил со мной без приветствия, и я моментально узнал его голос. Он спросил меня, является ли Осип моим другом, и если является, то почему я за него не просил. Оля, я не смог ему ничего ответить. Я не стал защищать Осипа и вместо этого стал придумывать отговорки. Я сказал, что, если бы выступил на защиту Осипа, мой голос вряд ли бы услышал Генеральный секретарь ЦК партии. Потом Сталин спросил, является ли Осип великим поэтом, и я ответил ему, что это не имеет никакого отношения к делу. И знаешь, что я сделал потом?

– Нет, Боря. Что? – я допила вино.

– Я сменил тему. Я сказал ему, что уж давно хотел серьезно поговорить с ним о жизни и смерти. И ты знаешь, что он мне на это ответил?

– Не знаю.

– Он повесил трубку.

Я перекатывала по тарелке горошину.

– Но какое все это имеет отношение к тому, что происходит сейчас? Это произошло много лет назад. Сталин уже умер.

– Я очень долго сожалел о том, что тогда сделал. Или скорее не сделал. У меня была возможность помочь другу, заступиться и спасти его, но я ею не воспользовался. Я повел себя как трус.

– Тебя никто ни в чем не обвиняет…

Он ударил кулаком по столу так, что зазвенела вся посуда и приборы.

– Я не хочу снова оказаться трусом.

– Нельзя сравнивать эти вещи…

– Меня и раньше просили подписать разные письма.

– Но сейчас все совсем по-другому. Издатель знает, что ему надо игнорировать все сообщения от тебя, кроме тех, которые написаны по-французски. Ты заранее подготовился к ситуации и все продумал. Ты никому не врешь. Это будет просто мера предосторожности.

– Наплевать на предосторожность.

Я начала злиться.

– Боря, а обо мне ты подумал? Кто меня защитит? – я помолчала и продолжила: – Я знаю, что такое ГУЛАГ. Я там из-за тебя уже сидела, – никогда ранее я не высказывала ему этого обвинения. Вид у него был ошеломленный. Я повторила: – Меня в ГУЛАГ из-за тебя послали.

Ты хочешь взять на свою совесть то, что меня еще раз туда отправят?

Он молчал.

– Ну? Что ты мне на это скажешь?

– Ты очень низкого мнения обо мне, – ответил он наконец. – Где телеграмма?

Я пошла в спальню и принесла телеграмму, которую дал мне Поликарпов. Борис подписал ее, не читая. На следующее утро я отправила телеграмму в Милан, а потом написала и отправила телеграмму Поликарпову о том, что мы выполнили его требования.

Больше мы с Борей никогда не упоминали ту телеграмму. Как мы и предполагали, Фельтринелли игнорировал наше послание. Было объявлено, что роман выйдет в Италии в начале ноября.

Я сделала все, что могла, но этого оказалось мало.

Роман «Доктор Живаго» оказался несущимся на всех парах поездом, который невозможно остановить.

Сэлли Форрестер появилась в понедельник. Норма очень просила меня пойти в Ralph’s вместе с остальными машинистками, и я согласилась. Я знала, что все будут расспрашивать о моих отношениях с Тедди, но все равно согласилась пойти, потому что Норма обещала купить мне бургер и шоколадный шейк. Она увидела, что на обед я принесла из дома бутерброд с консервированным тунцом на белом ватном хлебе.