Ольга Лодыженская - Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники

– Правда хорошо?

– Очень, – шепотом ответила я и не сразу сообразила, что это Дубасов, я даже не заметила, когда он пробрался ко мне.

До конца действия мы стояли, взявшись за руки. И было ощущение праздника искусства, и никакой влюбленности я не чувствовала, я просто ощущала, что человек, стоящий рядом, так же как и я, полон радости от встречи с тем необыкновенным чудом, которое рождается в искусстве.

В антрактах я не уходила со своего места, боялась его лишиться, Дубасов оставался со мной. Мы почти не разговаривали, все время приходили наши ребята – им не сиделось, вернее, не стоялось на своих местах, хотелось поделиться своим впечатлением со всеми. Они были в восторге.

Из театра мы топали пешком. Расстояние от Садовой-Триумфальной (ныне площадь Маяковского) до Сретенки порядочное. Рабфаковское общежитие помещалось на Домниковке. Дубасова с нами не было.

Прошло несколько дней. Однажды вечером Лева опять выразил желание проводить меня.

– На этот раз я не о своих переживаниях буду говорить, – сказал он, – а хочу поделиться переживаниями одного человека. Тебе, возможно, это интересно. Скажи, ты знаешь, что Дубасов очень заинтересован тобой? Пожалуй, я неверно выразился, это больше, чем заинтересованность…

– А зачем ты мне это говоришь? Неужели он поручил тебе? – быстро реагировала я.

Лева всполошился:

– Ты с ума сошла! Чтобы Дубасов поручал. Я просто хотел восхититься его силой воли, его мужеством.

Мне же было все непонятно. Но чтобы не выдать себя, я решила молчать. Пусть Лева выскажется до конца, и Лева высказался:

– Что он женат, ты, конечно, знаешь?

– Ну, знаю, – стараясь быть равнодушной, соврала я.

В этот миг мы проходили мимо пивной, находящейся на углу Костянского переулка. Я привыкла, что из нее иногда высыпаются пьяные, и старалась обходить часто открывающуюся дверь. На этот раз я не посторонилась и почувствовала, как на меня валится здоровый дядька. Пахнуло противным перегаром. Левка быстро оттолкнул его, но неудачно, и тот упал. Левка поднял его и бережно установил у стенки.

– Как ты неосторожно, – сказала я, – ведь человек же.

– Нет, это не человек, – вздохнул Лева, – «человек – это звучит гордо».

Мы перешли переулок и пошли медленно. Я чувствовала, что все время замедляю шаги. Лева говорил, что есть ребята, которых он ставит очень высоко и хотел бы им подражать в их организованности и дисциплинированности. Такие, например, как Дубасов и Каюров. Наблюдая за Дубасовым, он якобы заметил, что тот борется со своим чувством ко мне.

– Я бы так не мог, – продолжал Лева, – но смотри, Лелька, не выдай меня, в каких бы ты ни была отношениях с Дубасовым в дальнейшем.

– Зачем ты мне так говоришь? Да и отношения наши самые обыкновенные, тебе, наверное, померещилось все это, – отвечала я, а сама думала о том, что Левка не мог видеть меня в театре с Дубасовым. Его место было в партере, и мы встретились только в раздевалке. Да, не знал ветреный, но чуткий Левка, какую травму нанес мне в тот вечер. Так закончилась моя последняя неудачная любовь перед замужеством. А Дубасов, видимо, чувствовал, что чем дальше, тем труднее будет бороться, и мы стали встречаться реже. Я заметила, что он приходил в библиотеку не в мое дежурство. Я же продолжала держать себя при случайных встречах ровно и спокойно: хотя мне это было трудно, но привычка сдерживать свои чувства выработалась основательная.

Зима шла на убыль. Уже пахло весной и развезло Сретенский бульвар. Дружба моя с Николаем Владимировичем становилась крепче, хотя он порою ворчал на меня за то, что ребята из кружка зовут меня Лелька и говорят мне «ты».

– Что это за амикошонство? – употреблял он старинное презрительное слово. Я не любила его еще в институте, оно означало «свинячья дружба». Сам он был со мной откровенен. Я узнала, что у него большая семья, жена и два взрослых сына.

Старший, Всеволод, женат, он артист Малого театра, и хотя еще совсем молодой, но уже исполняет на сцене главные роли. Второй сын, Слава, тоже артист Первой студии Художественного театра.

Однажды, сменяя Николая Владимировича, я застала его взволнованным.

– Хочу сходить в канцелярию, в больницу позвонить по телефону, и никак из библиотеки не выйду – все народ, – сказал он и скрылся.

– Что случилось? Почему в больницу звонить? – спросила я, когда он вернулся.

– К нам вчера из Архангельска приехала сестра жены с дочкой, пока ехали с вокзала на машине, попали в аварию. Дочь, Верочка, не пострадала, а мать положили в больницу. И вот я звонил узнать о ее здоровье. Ответили, что Марию Александровну Куртенэр завтра выпишут, ничего серьезного нет, она просто очень испугалась.

– Как, Вера Куртенэр ваша родственница и она приехала в Москву? – удивленно спросила я.

– А откуда вы ее знаете?

– Я училась с ней в одном классе.

– Этого не может быть, – усмехнулся Аксенов, – Верочка училась в дворянском институте!

Я тоже усмехнулась:

– Николай Владимирович, я убеждать вас не буду. Передайте Вере привет от Ольги Лодыженской.

Он ушел какой-то растерянный. Когда я сменила его на другой день, он продолжал удивляться:

– Никогда бы не подумал, – говорил он.

А я вспомнила:

– Так значит, ваши сыновья – те самые Всевчик и Славчик, про которых Вера постоянно рассказывала, а вы – дядя Коля, для которого я потихоньку пробиралась в нашу важную «советскую» комнату, чтобы проверить «писцовые книги». И чуть было не попалась начальству.

– И просидела всю учительскую конференцию под столом с длинной скатертью, – смеясь, дополнил Николай Владимирович. – Об этом подвиге я тоже информирован. Верочка обещала, что сегодня же вечером придет к вам в библиотеку.

И Вера пришла. Встреча была, конечно, очень радостная. Она замужем уже пять лет. У нее четырехлетняя дочь Светлана. Она с мужем собирается снять за городом помещение. В Москву они приехали насовсем.

– А ведь ты знаешь моего мужа, хотя бы по моим рассказам. Это друг и одноклассник Виктора, Саша Прокунин.

Я вспомнила, Вера много рассказывала о нем и даже показывала мне его фотографию. Вера была очень интересная и изящная, в меховой шубке.

– Светлану мы с собой не взяли, неловко было нагрянуть к дяде Коле впятером. Оставили ее пока в Архангельске с няней. Помнишь мою няню, она ко мне в институте в прием приходила, так она с нами все время живет. Устроимся, тогда Саша за ними съездит.

Няню я тоже помнила.

– Как я рада тебя видеть, Лелечка, ведь я тебя больше всех в институте любила, ты совсем такая же, – говорила Вера, и я чувствовала себя с ней так, как будто мы не расставались. Но разговаривать было некогда, я же на работе.

– Ты знаешь, – вдруг сказала Вера, – завтра я должна быть в НКПС по поручению Саши, а комиссариат помещается в здании нашего бывшего института. Приезжай часам к одиннадцати к главному подъезду, мы пойдем в наш садик и там поговорим. Ты завтра днем опять свободна?