Ольга Лодыженская - Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники

Александр Семенович играл на скрипке, и вечерами мы слушали концерты под Ташин аккомпанемент. В общем, жизнь была счастливая и наполненная деятельностью. <���…>

И вот наконец я подхожу к главе, в которой расскажу о встрече со своим будущим мужем. Исполнилось два года, как мы переехали в Москву. Мама жила с нами. Она наконец нашла себе дело, которым занималась с большим удовольствием, – была руководительницей частной группы ребят. В то время детских садов было очень мало. Брали туда главным образом детей низкооплачиваемых рабочих и служащих, а также детей матерей-одиночек, и появилось много частных групп. Коллектив приблизительно из десяти семей организовывался и нанимал руководительницу. Кто-нибудь предоставлял вместо платы помещение. Конечно, это было все очень кустарно. Ребята приносили свой обед. Руководительница должна была разогревать его, укладывать их спать и почти все остальное время прогуливать их. Живой и подвижной маме нравилось быть с ребятами, она пела с ними, играла им на пианино и болтала по-немецки. Хотя она предпочитала французский язык, но группы были преимущественно немецкие. Ребята любили ее, и она их. Мама постоянно рассказывала нам о своих подопечных, и я знала их не только по именам, но и по характерам. Как только приехала мама, Александр Семенович отхлопотал нам другую комнату, побольше. Она была очень уютная, с печуркой, а сам втиснул свой старинный большой письменный стол в семиметровую, и даже книги его не все туда вошли. Таша официально стала его невестой, и медлили со свадьбой из-за задерживающегося ремонта квартиры.

Я жила по-прежнему интересно и весело, но старалась не влюбляться после катастрофы с Дубасовым.

На рабфаке произошли кое-какие изменения. Бартенев от нас ушел, и завучем стал Николай Пахомович Горностаев, преподаватель литературы, и, как водится, привел несколько новых педагогов – Сергея Сергеевича Розанова и Бориса Евгеньевича Лукьяновского. Все трое расположились в нашей библиотеке. Однажды я работала одна, вошел Горностаев с высоким молодым человеком.

– Вот, это наш новый преподаватель, Сергей Иванович Дмитриев. Он будет заведовать кабинетом русского языка и литературы.

Я внимательно посмотрела на мужчину. Его лицо мне показалось интересным, даже красивым, но немного холодным.

– Знакомьтесь, – продолжал Горностаев, – вам придется иметь много общих дел.

Я заметила, что во время этих слов в серых со стальным оттенком глазах Дмитриева мелькнули какие-то искорки, лицо подобрело, а глаза показались синими. Горностаев ушел, и я тут же начала подбирать литературу для кабинета. Мы разговорились. В дальнейшем, действительно, нам с Сергеем Ивановичем пришлось много общаться по работе, и мы всегда успевали перекинуться хоть несколькими фразами. Мне хотелось узнать его поближе, я сразу почувствовала в нем глубину и содержательность. Такие люди всю жизнь привлекали меня, а тут еще с первого взгляда возникла личная заинтересованность. Каждый день я знала, что он несколько раз зайдет в библиотеку, и работалось легко и весело. Когда он входил, все кругом вдруг наполнялось каким-то особым смыслом и значением. Где-то в глубине души начинала трепетать радость жизни, как будто я бежала, вернее, летела по косьмовской дороге. Хотя никаких красот природы, как тогда, вокруг меня не было и я находилась в обычной рабочей обстановке. Это чувство мне было знакомо, оно напоминало можайский приемный покой, мою самую первую любовь, но тогда к радости примешивалась грусть, а здесь было торжество взаимности. Я почувствовала ее сразу, в том, как менялось его лицо, когда он увидит меня, в том, как он, открывая дверь в нашу комнату и стоя на пороге, спрашивал: «Горностаев здесь?» – и, получив отрицательный ответ, не уходил до тех пор, пока не поймает мой взгляд. Эти мгновенные взгляды проскальзывали мимо находящихся в библиотеке людей и говорили очень много.

Как-то, еще в первые дни нашего знакомства, Сергей Иванович просматривал отдел литературы на полках. Я работала за своим столом и временами чувствовала его взгляд, но старалась не поднимать глаз и не отвлекаться от работы. Потом случайно подняла на него глаза и увидела, что он читает стоя. Воспользовавшись тем, что он углубился в книгу, стала внимательно его разглядывать. До сих пор такого случая не представлялось, как правило, я отводила глаза. Лицо у него с крупными чертами, немного продолговатое. Светлые волосы, хорошо гармонирующие с длинными, черными бровями. Глаза меняли выражение: то принимали стальной оттенок и казались холодными, а то становились синими и добрыми. Нос немного хищный, с небольшой горбинкой. А в общем лицо волевое и упрямое, чему способствует слегка выдающаяся нижняя челюсть. И вдруг я ясно почувствовала, что он будет мне близок, что много лет мы проживем вместе. В одно мгновение как бы пронеслись в мозгу все радости и страдания, которые нам суждены. Это было одно мгновение, но мне почему-то стало грустно. Очевидно, грусть отразилась на моем лице, потому что, когда я, не успев отвести глаза, встретила его взгляд, прочла в нем вопрос.

Итак, шло время. Приблизились зимние каникулы, в то время еще праздновали и старые, и новые праздники. В последний день перед каникулами Сергей Иванович сказал мне, что уедет к матери в Курск. Очевидно, в моих глазах мелькнуло сожаление, потому что он улыбнулся и сказал:

– Но я вернусь скоро, у меня есть дела в издательстве.

В сочельник дома решили устроить елку. Сухаревский рынок под боком, а там и елок, и игрушек полно, только жалели, что не было детей. Разумовы, Юра с Ириной, должны приехать только на второй день Рождества.

На первый день праздника мама вдруг решила пойти в церковь.

– Сколько лет не была, – говорила она, вздыхая, – ни на Украине, ни в Немчиновке.

Мама, как я уже писала, религиозностью никогда не отличалась, но праздники все чтила и хорошо их помнила. Обычно она говорила даже с каким-то страданием:

– Сегодня ведь день Усекновения главы Иоанна Крестителя.

Помню, Таша спросила ее:

– А почему ты это говоришь с таким отчаянием, как будто он твой близкий родственник и с ним этот случай произошел на днях?

Мама, подавив улыбку, ответила:

– Вам все смешки, а бывало, в этот день нельзя было есть ничего круглого.

Вернулась она из церкви торжествующая.

– Вы не представляете, кого я встретила в церкви. Стою я около распятия и вижу: какая-то старушка горячо молится, потом стала поклоны класть, очень много. Когда она встала к стенке отдыхать, я посмотрела ей в лицо. Оказывается, это ваша институтская Аннушка, помните, в лазарете работала, и не такая уж она старушка, как мне показалась. Я подошла к ней, она меня вспомнила, как вашу мать, конечно. Мы вышли вместе. Она сказала: «Помню ваших двух девочек, они часто в лазарет попадали. Отчаянные, но добрые, а все отчаянные барышни были добрые». Я спросила, как она живет, так она даже заплакала: сын сейчас лежит в больнице, у него белая горячка, он сильно пьет, и сноха заболела, лежит в больнице, у нее двое детей. Они со снохой по стиркам ходят. А сейчас денег нет и праздник нечем встретить. Я отдала ей все, что у меня было с собой, и велела обязательно привести сегодня вечером ребят на елку.