Юлий Марголин - Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст)

Нина, жена Сани, хоть и поседела почти как я, но была та же, что 7 лет тому назад (в мае 39 г я с ней попрощался в Тель-Авиве), и беседа затянулась до поздней ночи. Мне дали два письма Вуси для меня, написанные еще в июле.

О нашем Саничке всего не расскажешь, хоть год пиши. Довольно сказать, что за время немецкой оккупации он НЕ зарегистрировался как еврей, что спасло ему жизнь, принял участие в движении сопротивления, показал чудеса, снабжал информацией Лондон, по его указанием бомбардировались немецкие аэродромы, и один склад бензина был им подожжен лично. - Вуаля! Играл со смертью, был арестован, но от передачи всех его геройских похождений я отказываюсь.

На следующий день я проснулся рано, в салоне. Снился мне барак ╧9. Проснувшись, я долго созерцал люстру, плафон, спущенные жалюзи, ковер на весь пол, кресла, обитые материей в цветах, рояль и огромный портрет Александра в серебряной раме. Счастье m-lle Выробневой, что ее здесь нет! Саня красив как Michai Slarski, богат и знатен, он бы разбил ее сердце.

Вечером 3-го дня я улетел в Marseille. Париж в этот раз я, в сущности, не видел: пробежался по бульварам, посмотрел на Place de la Concorde, и все.

В начале сентября я получил телеграмму из Парижа, где меня просили "не волноваться". Я находился тогда в Марселе, в ожидании отправки домой. Тяжелые годы скитаний и разлуки были за мной. 7 лет я не был дома. В Тель-Авиве ждали меня родные и близкие, товарищи и друзья. Я был счастлив так, как может быть счастлив человек в моем положении. Может быть, еще немножко больше.

Но по прибытии в Марсель, оказалось, что ехать нельзя. Мне объяснили, что я, как иностранец, должен заплатить за билет не франками, а иностранной валютой, которую я привез с собой и при въезде во Францию задекларировал на границе. А так как я приехал из Польши, откуда не разрешается вывозить более 1000 франков - и только эта ничтожная сумма значилась в моем паспорте - то пароходная компания не была в праве продать мне билет.

Паспорт и виза, деньги в кармане, место на пароходе - все было. Пребывание мое во Франции никому не было нужно, и даже незаконно, так как срок действия транзитной визы уже кончился. И все-таки я не мог уехать туда, где ждали меня семья и родина.

Пример того, как люди в самом ясном положении ухитряются запутать себя и других, создавая тупик там, где все просто и ясно. Мои друзья просили меня не волноваться. Все устроится, выход найдется. Но я и не волновался. Жизнь научила меня относиться к превратностям судьбы с философским спокойствием. За мной были годы войны, ссылки, Сибири, годы заключения в советских тюрьмах и лагерях. Те, которые волновались, оставили в них свою жизнь. Нервные и неуживчивые люди вымерли, а мы, выжившие, научились принимать бессмысленную жестокость и тупое зверство как самое обыкновенное и естественное явление - как норму мира сего.

Удивиться и искренне волноваться заставляет меня нечто другое: каждый акт доброты, каждое внимание к человеку, каждое проявление разума и человечности в социальных отношениях. Я волновался как ребенок, когда убедился, что есть еще люди, которые меня помнят. Я был потрясен, когда оказалось, что в Польше покупают железнодорожный билет и едут куда хотят, без разрешения власти. Я был смущен, когда увидел, что за советской границей можно купить на улице почти все, что нужно человеку. Это необыкновенно. - Я удивлялся не тому, что польское правительство не выпускает поляков заграницу. Это понятно. Наоборот, я был взволнован, когда разрешили эмигрировать в страну, где мой народ пытается жить свободно, и где живут моя жена и сын. Это непонятно, это слишком просто, по-человечески. Советский Союз не разрешил бы этого. Там таких евреев, которые мечтают о Палестине, сажают по статье 58 на 10 лет. И это понятно, потому что так требует советский гуманизм.

Вот уже 7 лет я привык, что надо голодать и ходить в лохмотьях, когда есть легкая возможность быть сытым и одетым, надо пилить дрова, когда имеешь университетский диплом, надо лгать, потому что правда убивает, и жить среди тех, кто тебя ненавидит, а не с теми, кто любит и хочет тебя. Я также научился, что не надо быть виноватым, чтобы понести наказание, не надо быть большим философом, чтобы заставить людей поверить в любой абсурд, и нет ничего легче, как гнать на убой миллионы, с их согласия или, во всяком случае, без их сопротивления. Научившись всему этому, я уже не удивился, когда в Париже оказалось, что нельзя кратчайшей дорогой ехать в Палестину, потому что кто-то не дает транзитных виз, а в Марселе нет возможности за французские франки купить билет на французский пароход. Это сущая безделица, и я бы удивился, если бы это было иначе. Когда-то понадобилось 10 казней, чтобы заставить фараона выдать визу нашим предкам. Но современные фараоны чудес не боятся, и в приемной египетского консульства в Париже я почувствовал, что даже интервенция Моисея не была бы достаточна, чтобы устроить мне билет.

Мои дорожные приключения - только частный случай. В дороге весь еврейский народ. С ним та же история. Есть у него родина и место на земном шаре. Есть материальная и техническая возможность жить по-человечески, никому не мешая. Есть паспорт, выставленный 3000 лет тому назад в очень высоком месте, на нем виза г. Бальфура. Документы, деньги, транспорт, и наконец (хоть и немного поздно) добрая воля самих гг. пассажиров: - все имеется. Но ехать нельзя и жить по-человечески нельзя, потому что это было бы слишком просто. Почти также просто, как в свое время отворить ворота Освенцима и Треблинки и оставить при жизни миллионы еврейских детей, мужчин и женщин. Всегда что-нибудь мешает: тогда идеология Гитлера, теперь вето добряка Бевина. Когда тогда 100 миллионов немцев, так теперь 50 миллионов арабов и редакция американского журнала абсолютно не могут согласиться, чтобы мы тоже существовали на свете. - "Не волноваться, все устроится!"

Мы знаем, что не все устраивается, как бы хотелось. Это случайность, что я еду домой. Мысль о моих друзьях, которые были менее счастливы, которые погибают или уже погибли в проклятых советских застенках, значительно снижает во мне исторический оптимизм и веру в торжество Разума. Но - волноваться не стоит. Это не значит, конечно, что надо отказаться от борьбы за честь и свободу. Как раз наоборот. Но чтобы бороться, надо иметь крепкие нервы и раз навсегда перестать удивляться. Это значит, что нам, чью волю не сломили немецкие и московские людоеды, Бевины и собственные путаники, требуется нечто другое: нам нужна холодная ярость, - такой концентрат презрения и ненависти, при котором уже не остается места для нервных реакций и душевной растерянности.