Юлий Марголин - Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст)

Когда я был молод, я очень волновался при самых разнообразных оказиях. Я не знал ни своей силы, ни свойств внешнего мира, и мне еще предстояло на опыте убедиться, что огонь жжет, а вода не держит. В особенности я опасался всяких "крайностей", как человек, который, путешествуя в незнакомой местности, боится проехать свою станцию или слишком рано высадиться.

Теперь я знаю, что "экстремизм" есть Закон нашей ненормальной еврейской жизни. Все в ней неумеренно: неумеренны страдания и вызванные ими реакции, неумеренны чаяния, неумеренны порывы и гордость. Силой вещей в еврейской действительности навязывается политический радикализм. Сионизм времен Герцля был в глазах рассудительных людей "экстремизмом", но впоследствии маленькие люди, которые пришли ему на смену, оказались - против своей воли - ничуть не меньшими экстремистами. Кто же был большим упрямцем и экстремистом: тот, кто в 1938 г. в Варшаве рекомендовал польским евреям массовый исход как единственную разумную цель их усилий, - или тот, кто от имени официального сионизма ответил ему в газете: "3 миллиона евреев жили, живут и будут жить в Польше"?

Причина этого фатального экстремизма - простая. Дело не в каких-то свойствах еврейской психики, а в той радикальной и непримиримой, сверхэкстремистской позиции, которую неизменно занимает по отношению к нам нееврейский мир. Кто не хочет себя обманывать, тот становится в еврейских условиях экстремистом.

Экстремизм, который я имею честь представлять, не заключается в требовании Еврейского Государства по обе стороны Иордана. Это требование само по себе надо расценивать как очень скромное и серенькое по сравнению с такими идеалами, как Мировая Революция, Еврейская Социалистическая Республика и пришествие Мессии. Не могу также сказать, чтобы каждое еврейское государство мне подходило. Если это будет государство того типа, который я видел и изучил в Советском Союзе, - пусть лучше не родится никогда. Теперь, когда лозунг Еврейского Государства перестал пугать и превратился в ходячую монету, особенно ясно, что дело не в слове, а в том, кто за ним стоит. Ценность каждой школы сионизма заключается не в прекрасных словах, не в теоретических глубинах и умелой хозяйственности, а в человеке, в новом типе человека, в том особенном типе еврея, который ею воспитывается. Во времена кишиневских погромов были у нас одни идеалы и понятие еврейской свободы, теперь, во времена Треблинки и Майданека, Эритреи и Кипра - другие. Из еврейской действительности вытекает экстремизм, как из природы болезни - нож хирурга.

Не экстремизма надо бояться, а того, что произошло в Кельцах, где летом 46 года 40 евреев было заколочено насмерть палками и камнями, после того, как они добровольно выдали имевшееся у них оружие в количестве нескольких десятков револьверов и гранат. Эти люди не были трусами, как же назвать их поступок?.. Сионизм не в том, чтобы пахать землю. Не в том, даже, чтобы идти в Негев. Не в том, чтобы испытывать те или иные высокие чувства. Как ни важно это все - надо сказать, что это все или подобное уже было в еврейской истории, а чего не было - от незапамятных времен - это чтобы люди умели защищать свою жизнь и - более того, свое несомненное право - с оружием в руках, и чтоб как плевелы были выкорчеваны из их сознания пустые слова и нереальные иллюзии. На баррикадах варшавского гетто погибали наши герои в безнадежной борьбе, хотя так легко им было уйти на арийскую сторону, и хотя не мало было среди них коммунистов и бундистов, но ведь ясно, что не надо было исповедовать Маркса и Каутского, чтобы так поступить. Достаточно было быть сыном своего народа. Экстремизм, который дает мне силу жить, заключается в том, чтобы людей этого типа было у нас как можно больше, - и чтобы они нашли правильное применение своим силам, не на развалинах гетто, а в нужном месте, в нужный срок.

То, что происходит в моей стране, и что не вчера началось, напоминает мне одну сценку, разыгравшуюся в советском лагере во время раздачи хлеба. Мы, арестанты, стояли в очередь за пайкой хлеба под окошечком хлеборезки, и каждый брал положенный ему кусочек хлеба, как святыню. Вдруг кто-то выхватил мою пайку из рук - здоровый мужик, который больше моего получал хлеба, когда у польских евреев, у "западников" забирали пайки из одного озорного любопытства: "что такой сделает?" "Западники" бежали жаловаться начальству, им отвечали: "дураки, ваш хлеб уже давно съеден, и поделом - держите крепче свою пайку". И я поступил единственным способом, который мог мне в тот день обеспечить хлеб: бросился на вора и вырвал у него свою пайку. И до сих пор стоит у меня перед глазами этот несчастный кусок хлеба, в который вцепилось двое людей, - грязный, раздавленный, раскрошенный, измазанный немытыми руками. Я съел его, потому что был голоден. В нормальных условиях я бы отвернулся от него с отвращением.

Мы, евреи, могли бы получить свою пайку, как все люди, спокойно и тихо, без скандала, хотя и позже других встали в очередь. Нашу пайку схватили чужие руки. На наших глазах этот законный кусок хлеба становится предметом отвратительной свалки, и мы рвем его из бандитских рук. Моя родина, омытая слезами и любовью поколений, - выглядит как раскрошенная, растоптанная, загаженная в драке лагерная пайка. Сколько подлой злобы кругом, сколько злодейства и циничного надругательства! Делается все, чтобы этот чистый хлеб стал для нас неприемлем, чтобы евреи всего мира отвернулись от него с отвращением┘

Мирный возврат еврейского народа после стольких страданий и океана пролитой крови в свою отчизну мог бы стать одним из самых прекрасных зрелищ истории - праздником всего Человечества. Но это слишком просто и поэтому несбыточно.

Первое, что мне бросилось в глаза по приезде в Париж, была большая статья А. Кестлера о Палестине. - После 7 лет оторванности от европейской прессы это было первое, что я взял в руку. Цитирую из этой статьи слова Камель-Эффенди, араба, которого какой-то американский журналист имел наивность интервьюировать на тему еврейских благодеяний арабскому населению в Эрец:

- Большая важность, что вы платите, да наплевать на ваши госпиталя и школы! Страна эта наша. Понятно? И не надо нам заграничных благотворителей. Не надо ни их меда, ни их жала┘ Скажите им это, в их Америке. Если их выбрасывают за дверь страны - тем хуже, я очень жалею. Мне, право, жаль, но это не наше дело. Если они хотят сюда приехать - немножко, одна-две тысячи - что делать? Но уж тогда извольте помнить, что вас впустили в чужой дом и ведите себя как следует. Иначе - идите к черту! В море - и дело с концом!"

Очень понятно, что говорил Камель-Эффенди. "Какое нам дело, что вы гибнете! Идите к черту, в море". Этого араба называет автор статьи, еврейский журналист "образованным и умеренным". Г. Кестлер, которого редакция журнала, вероятно, не без оснований называет "знаменитым автором" и которого она выбрала, чтобы он объяснил французам положение в Палестине - этот "судия праведный" не находит, что ответить хулигану. Статья его начинается с утверждения, что "судья, который бы захотел быть одинаково справедливым и объективным по отношению к арабам и евреям, должен был бы покончить самоубийством", а кончается добрым пожеланием евреям во всем мире поскорее ассимилироваться, а в Палестине, где это невозможно, разделиться с арабами так, чтобы можно было еще принять немножко евреев. Немножко. Много евреев и так в страну не поедет.