Юлий Марголин - Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст)

В глазах Сартра небытие - первичное и невыводимое - было пред-условием каждой разности и различия (differentium et distinction). Для меня "иначесть" была позитивным признаком бытия, на который опирается и к которому сводится любое человеческое отрицание. Бытие, преходя, исчезая, не превращается в ничто (процесс, для которого Гейдеггер и Сартр придумали слова "nichten, nean iser" - oно лишь отступает в прошлое время, в потенциальное состояние. А потенциальное - не есть, как Сартр думает, то, чего нам не хватает, а то, что бесконечно превышает силу нашего воспоминания и не умещается в нашем настоящем и будущем. "Не "дефицит" и не "недочет" составляют основное определение человеческого существования (которое таким образом - априори окалечено в представлении Сартра), а способность участвовать, хотя бы несовершенным образом, в том, что далеко выходит за пределы каждой отдельной личной жизни.

Антитезу "Бытие и Бог", которой питались тысячелетия человеческой мысли, Сартр попытался заменить антитезой "Бытие и Ничто", - и, как следствие, не только распалась в его воображении целость мира, но и целость нашей душевной жизни превратилась в фантом. Отрицание приняло форму evasion, утечки, и образ "потока сознания", которым оперировали два поколения психологов, заменился образом fuite, бегства, падения, неудержимого провала в Ничто. Лицом к лицу с загадкой мира Сартр с его le Neant insurmountable, непреодолимым Ничто, по своему выразил бессилие и страх, озлобленное отчаяние обманутого сына века.

Не знаю, как повлияла бы на меня эта философия в иных обстоятельствах... но годы советского лагеря и опыт душевного сопротивления тому искривлению "человеческой реальности", которое там практиковалось, сделали меня иммунным против такого философствования.

Своеобразие этого экзистенциализма заключалось в озорной и забубённой позе, которая из области бытовой и политической распространилась, наконец, и в область духа. Человеческая трагедия была подана как пикантный и легкомысленный скетч.

С этой ментальностью политический экзистенционалист Маяковский пришел к коммунизму и "нигде кроме - как в Моссельспроме", а философский экзистенционалист Сартр - к понятию "Ничто". И однако, выговорить слово "ничто", значит уже придать ему положительный онтологический смысл. Нет "пустых" интенций, как нет интенциональности вне бытия. Я живо чувствовал огромную витальность и бодрость книги Сартра, насыщенной энергией мысли. Отвага,с какой философ утилизировал "Небытие", чтобы построить на нем сложный небоскреб свой мысли, находилась в полном противоречии с тезой отчаяния и с концепцией "свободы", понятой в конце концов как "cette terrible necessiate de vivre, qui est mon lot".

Но я не видел никакой "необходимости", ни в жизни автора, которая могла прерваться каждую минуту по его свободному решению, ни в его мысля, которой так легко можно было бы придать другой оборот.

С момента, когда я начал просматривать страницы, посвященные конкретной структуре человеческого сознания, автопортрет Сартра перестал интересовать меня. Ни моя любовь, ни моя страсть, ни мои пороки не умещались в этот анализ.Толкование чужого сознания как угрозы, как чего-то, что взрывает целость моего восприятия мира, было мне чуждо - несмотря на годы преследований и мучений в чужой стране. Я оставил чтение в половине. Не потому, чтобы очевидная субъективность псевдоанализов мне под конец надоела, - а потому,что с субъективностью этого рода мне совершенно нечего было делать.

Я хотел жить! Я только что вырвался из пропасти и искал союзников, друзей, соратников в борьбе с реальным злом, Но прежде всего я был переполнен ощущением жизни во мне и вокруг меня.

Сознание человека, когда оно не искажено гримасой болезни или порока, полно вещей и событий, лиц и чужих жизней, оно входит в другое сознание, а не только стоят на его пороге - "все во мне, и я во всем" - и на пересечении сознаний открывается мир. Философия, которая не умеет показать, как перекрещиваются сознания - хотя бы на примере взгляда, которым обмениваются двое влюбленных, сплетенных рука об руку на бульваре многолюдного города, - немного стоит. Чему мог меня научить этот первый "привет с Запада"? И чем он мог мне помочь? Чем он мог помочь моим друзьям" которых я оставил в России, в лагерном аду и которых мне так легко было бы "neantiser" по рецепту Сартра?

Припев Марсельезы звучал в моих ушах: "К оружию, граждане!"

Но люди, сложившие и певшие Марсельезу, верили в реальность мира, добра, зла и свободы не по Сартру. Я чувствовал в подпочве этой философии укрытие враждебные силы, тайную измену, попытку уклониться от того, что преследовало меня не как "фантом прошлого", а как абсолютная теза: сейчас и здесь, во мне и при мне, со мной и против меня. То что крепко спаивало меня с миром, был несомненный долг и гибкая свобода,которую я и думать не мог исчерпать в границах моих маленьких сил.

Но ощущение силы и будущих возможностей жило во мне и было радостью. К оружию, граждане! На борьбу с несомненным и реальным злом, без страха веред тенью ночи! - Мне было весело жить в Марселе, и я жил в нем три недели как сын богов и гость перелетный, всему чужой и близкий, пришелец и свой в антракте между двух сцен мировой драмы, в паузе между одним и другим взмахом смычка на концерте, - пловец на гребне огромной волны, которая вынесла меня из пучины гибели навстречу людям, солнцу, небу, счастью и новому опыту нового, еще непережитого, страдания.

Довоевалась Германия.

Париж раскинулся в неописуемой красе - город-гигант - нескончаемый, пошел развертываться по холмам - и если б вы видели вокзал Буртэ! - Огромные корпуса, многоэтажные здания, на площадках самолеты всех стран Европы. Мы сели плавно, покатились, - километра полтора. Потом побежал навстречу сигналист с флажком, показывая, где нам стать. Все! Приехали. Я вылез, с боливийской дамой, пошли через все поле на вокзал - и вдруг сбоку, из-за перил- кто-то метнулся, замахал шляпой, закричал...

Это был Саня, мой Александр, брат Вуси, которого я не видел ровно 8 лет (с 38 года!). - И вот наступил конец моего цыганского положения!! - первое соприкосновение с семьей. - Саня, если это возможно, помолодел за эти 8 лет!

Покончив формальности, мы сели в машину - прекрасной марки! - "Моя машина" скромно заметил Санечка - и через 20 минут мы были в городе, который так относится к Лодзи, как Лодзь к Славгороду...

В этот вечер я так и не вышел на улицу. У Сани оказалась квартира в 7 комнат, три на бюро, четыре для себя (на 2 человек!) - с роялем в салоне. И пианино в кабинете, с прекрасными картинами, со скульптурой Родэна на камине!