Юлий Марголин - Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст)

Олег был сыном бывшего полпреда на Рю де Гренелль, потом профессора в Ташкенте. Школьником он прожил два года в Париже и любил этот город. Это, он, при костре в открытом поле под осенним северным небом рассказал мне, как отец взял его с собой на обед со знаменитым профессором Ланжевеном. Профессор вызвался посвятить их в таинства французской кухни, он ввел их в святилище гурманов. Там на глазах посетителей готовились яства и подавались на десятках тарелочек. Полпред похваливал. А когда остался один с Олегом, спросил: "ну, как тебе понравилось?" И Олег решительно ответил: "да за один горшок с гречневой кашей отдам все сорок блюд!" - И отец рассмеялся: "ты прав, Олег".

- "Прощай Олег, прощай, гречневая каша!"

Париж раскинулся в неописанной красе,- город-гигант пошел развертываться по холмам, и аэропорт Ле-Бурже обозначился с десятками самолетов на площадках, с муравьиной сутолокой машин и людей вокруг них. Мы сели плавно, покатились, закругляя поворот, - потом побежал навстречу сигналист с флажком, показывая, где нам стать.

Все! - Приехали. Я вылез и с боливийской дамой пошел через поле к вокзалу,- и вдруг сбоку за барьером кто-то метнулся, замахал шляпой, закричал...

Через полчаса Александр привез меня на Фобур Пуассоньер, и Нина обняла меня. Я не находил слов. В тот вечер я не вышел из дому. После восьми лет это были первые родные, с которыми я встретился. Каждый из нас мог рассказать больше, чем позволяет нормальная способность выражения. Я был оглушен, ошеломлен, находился в том состоянии, когда волнение не дает договорить до конца начатой фразы. Я ничего не знал о моих родных за все эти годы, они ничего не знали обо мне.

Постепенно я приходил в себя. Я всматривался в них из очень большой дали. Вот, наконец, первые люди, которые любят меня - как странно! Невероятно! Я смотрел на них из перспективы Алтая, улыбался беззубым лагерным ртом. На моей руке не было обручального кольца. И однако, мы были - те же. Те же, что восемь лет тому назад. Сколько любви и тепла не было в моей жизни за все годы неволи, как в тот один вечер. А ведь это еще был только пролог - только задаток на то, что ждало впереди - ведь я еще не был дома.

Квартира Александра и Нины была полна довоенного уюта, солидного комфорта, покоя прошлых поколений. Скульптура Родэна стояла на камине. Прекрасные картины висели в салоне, где мне постелили на широком диване. Коридор был длинный и темный, половицы старого паркета трещали под ногой, и по дороге в кухни было несколько боковых дверей. Окна были завешены плотными занавесями. Александр сел за пианино и сыграл композицию собственного сочинения, а потом, для сравнения, Баха, - точно, как восемь лет тому назад. Потом мне показали как тушить большую люстру и оставили меня одного.

На ночном столике лежало письмо для меня из Тель-Авива.

На следующее утро Александр отправился покупать для меня билет на пароход в Палестину. Он вернулся с вытянутым лицом: мест на пароходах не было до октября, ноября... Это был 1946 год! Морской транспорт еще не функционировал нормально.

- Пустяки! Я полечу!

Самолеты в Лидду летели через Каир. Я поехал в Египетское Королевское Консульство. Меня приняли любезно, но когда выяснилось, что я еврей... в визе было отказано.

Египетское правительство не соглашалось пропустить меня через свои территорию. Я был чужой в арабской Палестине. Здесь впервые дошло до меня эхо той ненависти, от которой я бежал из Сибири, из Польши. Они не были коммунистами, напротив. Они не были гитлеровцами. Они только предпочитали, чтобы я оставался там, откуда прибыл.

Мой отъезд неожиданно превратился в проблему. Как отсюда уехать? Париж был слишком велик для меня,слишком прекрасен, слишком вечен. Я шел по бульварам, вышел на площадь Конкорд. Это не был мой первый приезд в столицу Франции. Я прожил когда-то месяц в тихом предместье Кламар; тогда я добросовестно выполнил всю программу, какая полагается беззаботному туристу-иностранцу. Многое с тех пор изменилось, но для меня этот город по-прежнему оставался спящей твердыней тысячелетий, - в противоположность всем Утопиям - земным и конкретным достижением человеческого гения. Я не верил ни в какое "падение Парижа", - ни в какое "сожжение Парижа". Только теперь я не был в состоянии фланировать по Елисейским Полям.

Я хотел продолжать свой путь. Я хотел вернуться в этот город не из Сибири, а из Тель-Авива. Я видел его улицы глазами, ослепшими от волнения, от любви ко всему,что этот город для меня значил. Но медлить мне нельзя было. В моем представлении завтрашний день вытеснял сегодняшний. Салон Александра с картинами Кислинга и Мане Каца весь был затоплен разливом лазури и блеска Средиземного моря.

Ехать! Ехать! Ехать! Плыть, лететь, мчаться, все вперед и вперед, освобождаясь от мертвого груза, прочь из круга ненависти, туда, на родину, где ты, наконец, обретешь дар слова, где вспомнишь все забытые слова...

На третий день - это было воскресенье - внезапно выяснилось, что на пароходе, отходящем на следующий день, в понедельник днем, из Марсели в Хайфу, имеется свободное место. По телефону закрепили за мной это место, и в тот же вечер я уехал в Марсель.

Перрон Лионского вокзала проплыл мимо окна, с вечерней сутолокой огней и провожающих, и я остался один, со знакомым детским чувством: снова один, потерянный в ночи, в огромном мире, как пловец упавший за борт парохода в океан. Но океан был на этот раз не бурный, ледовитый и враждебный, а теплый, без волн и спокойный... и пароход, светя огнями, не уходил отдаляясь, а стоял и ждал... ждал в марсельском порту.

Я долго стоял в пустом коридоре у окна, вглядываясь в темноту ночи. Поезд мчался с грохотом, замедляя и ускорял движение, семафоры указывали ему путь, диспетчеры сигнализировали его проход, на станциях он вздрагивал, меняя колею, и я слышал обрывки разговоров, которыми обменивались ночные пассажиры,сонные слова", язык Франции. Я был на Западе, и лучшее доказательство" - что я мог стоять здесь у окна, не боясь, так беспечно и спокойно! А завтра в это время я буду спать в жаркой кабине, под шум мотора, где-нибудь у берегов Италии...

Молодой человек остановился около меня и любопытно оглядел. Он выглядел как студент. Что во мне было интересного? Я был немолод, устал и упорно молчал, глядя в ночь. Он заговорил со мной первый.

- "Так далеко, из Сибири!" - сказал он, узнав, откуда я еду. - "и в Палестину! Вы видели много стран. И что же? Были где-нибудь люди довольны, счастливы? Скоро и я уеду отсюда далеко - за море, в Индо-Китай!"

- Зачем? Неужели воевать?

- Нет, мы уж довольно воевали. Мы ищем мира. Может быть найдется за морем страна, где можно все начать сначала. Мир вокруг нас обваливается. Франция нищенствует. Франция в трауре. Откуда придет свет? С Востока? С Запада?