Аркадий Шевченко - Разрыв с Москвой

В заключение он предупредил меня, чтобы я больше никогда не касался этой проблемы. Мне не оставалось ничего иного, как подчиниться.

Когда, следуя решению Совета Безопасности от 25 октября об организации чрезвычайных сил ООН для отправки на Ближний Восток, Вальдхайм попросил меня принять участие в совещании по рекомендациям и выработке плана действий, я встал перед дилеммой. Мне было трудно отказать Вальдхайму, но не менее сложно было отступить от традиционной советской позиции по этому вопросу. Я решил посоветоваться с Маликом.

Он удивился жесту Вальдхайма и не рекомендовал принимать участие в совещании. Но я возразил, что должен участвовать в работе совещания, даже если заключительные рекомендации Вальдхайма Совету Безопасности не совпадают с нашей позицией.

— Вальдхайм не может придерживаться советской линии, — сказал я. — Кроме того, он должен сделать доклад Совету в течение суток. У нас нет времени запросить Москву.

Малик промямлил что-то о необходимости защищать советскую позицию, но было понятно, что это лишь обязательное предварительное напоминание. — Хорошо, идите, — сказал он. — Так или иначе, мы скоро узнаем, что они там заварили.

Я уже приготовился выслушать очередную тираду, но на этот раз Малик выказал присутствие здравого смысла. Тем не менее он не замедлил бы отстраниться от моего решения и присоединиться к общему хору осуждающих меня, если бы Москва оказалась бы недовольной моим согласием участвовать в совещании.

В тот вечер Вальдхайм был на грани полного изнеможения. У него было такое воспаленное лицо, что поначалу мне показалось, что он болен. Но в то же время он был явно доволен: ООН наконец-то предоставлена возможность предпринять попытку остановить войну.

Британец Брайан Уркварт, в то время помощник Генерального секретаря по особым политическим делам, руководил дискуссией. В отличие от многих присутствовавших он обладал уникальным опытом в операциях по поддержанию мира, начавшихся еще в середине 50-х годов. У меня с Урквартом были хорошие отношения, и я часто обращался к нему за информацией или за советом по самым разным вопросам. Он был из тех людей, у которых под мягкой внешностью скрываются большая сила и настоящее мужество. Мне нравились его прямота, логичный и практичный подход к любой проблеме. Он был бесконечно предан своей работе и проводил в своем рабочем кабинете на 38-м этаже здания ООН почти все время. По правде сказать, его даже трудно было представить в какой-нибудь другой обстановке. Встречая его гуляющим с собакой около нашего дома (мы жили в одном доме), я всякий раз удивлялся, что вижу его не в рабочем кабинете.

У Уркварта была репутация человека щепетильно честного и справедливого. Так о нем думали почти все, кроме советских. Их неприязнь к нему объяснялась двумя причинами: он был британцем и, что еще хуже, — в свое время близким советником Дата Хаммаршельда. На совещании у Вальдхайма Уркварт сказал, что было бы логично следовать в общих чертах примеру первой операции Чрезвычайных сил ООН (UNEF-1) [18] UNEF — United Nations Emergency Forces, (примеч. ред.) , проведенной в секторе Египет-Израиль в период между 1956–1967 годами.

— А как насчет численности войск? — спросил Вальдхайм. — Мы же еще не знаем объем их функций.

Было решено отправить около семи тысяч наблюдателей. В случае необходимости — численность войск можно будет изменить.

Я поддержал предложение Уркварта, но был осторожен и старался не высказываться, поскольку не мог предугадать реакцию Москвы на мое участие в совещании. К счастью, я не подвергся критике, но, думаю, что Вальдхайм не совсем понимал, что именно он совершил, пригласив меня участвовать в этом совещании. Как мне потом стало известно, мое появление на совещании вызвало разногласия. Многие из его участников были поражены тем, что Генеральный секретарь изменил заведенному правилу и пригласил представителя СССР. Они были уверены, что мое присутствие явится серьезным препятствием в разработке мер по установлению мира. Надо сказать, что у них имелись на то основания. Я и сам не знал, как поведу себя в дальнейшем. Москва стерпела мой первый шаг, сделанный без ее одобрения, но как она воспримет мою новую роль — участника совещания? Не пришлет ли инструкции вести себя в обычной советской манере? Тогда, очевидно, придется ставить всем палки в колеса, и это непременно вызовет всеобщее озлобление.

27 октября Совет Безопасности одобрил доклад и рекомендации Вальдхайма. На следующий день было достигнуто соглашение о первых за четверть века прямых переговорах между Израилем и Египтом, которые должны были проходить под эгидой ООН на 101-м километре Кайро-Суэцкой дороги. Москва запросила от меня подробнейшую информацию об этих переговорах. Мои донесения, основанные главным образом на телеграммах Энсио Сииласвуо, были самыми подробными и обстоятельными. Поэтому КГБ чувствовал себя обойденным и старался перехватить телеграммы Сииласвуо прежде, чем они попадут ко мне. Очевидно, египтяне не все до конца говорили Москве, но даже, если бы они были искренни и откровенны, Москва бы все равно им не верила.

Переговоры на 101-м километре смогли состояться благодаря посредничеству американцев. Это стало решающим фактором в достижении соглашения о прекращении огня, разъединении египетских и израильских вооруженных сил и других дипломатических шагов, направленных на урегулирование конфликта. Советское влияние в Египте и на Ближнем Востоке в целом упало, большей частью по вине самого Советского Союза.

СССР не мог взять на себя роль посредника, — во-первых, он оказывал политическую поддержку крайним требованиям арабов, во-вторых, был непоследователен в вопросах военной помощи Египту и другим арабским странам. А поскольку СССР, порвав отношения с Израилем во время Шестидневной войны 1967 года, отказывался иметь дело с этим государством, США смогли отстранить СССР от всех попыток (пусть даже безуспешных) сгладить разногласия между евреями и арабами. Таким образом, США остались единственной сверхдержавой, которая могла вести переговоры с обеими сторонами и к которой обе стороны прислушивались.

Громыко обсуждал со мной создавшееся положение неоднократно. В 1967 году, по его мнению, пересматривать позицию СССР по отношению к Израилю было еще слишком рано. В 1970 и 1971 годах мне наконец удалось вынудить его согласиться, что "возможно, было ошибкой разорвать отношения с Израилем или, по крайней мере, не восстановить их, когда страсти несколько охладились”. Если бы Громыко обладал свободой выбора во внешней политике, то, следуя своим взглядам, он постарался бы восстановить связи с Израилем. Как профессиональный дипломат, он считал неэффективным бойкотировать одну из сторон в конфликте. К тому же, хотя он и не симпатизировал Израилю, он не доверял и арабам.