Аркадий Шевченко - Разрыв с Москвой

— У нас в министерстве было ЧП.

И он рассказал мне следующее: кагебешники начали сомневаться в лояльности некоего секретаря советского посольства в одной латиноамериканской стране. Проследив его контакты с ЦРУ, агенты, однако, не стали ничего предпринимать, а просто организовали его перевод в Москву. Здесь игра продолжалась. Молодой дипломат получил назначение в отдел планирования политики, где он пользовался широким доступом к шифрованным телеграммам. Несколько месяцев за ним тщательно следили и наконец поймали на передаче документов американскому агенту. При аресте он покончил с собой, проглотив капсулу с ядом, допросить его не успели.

Если бы мне рассказал эту историю кто-нибудь другой, я, может, и усомнился бы в ее подлинности, но передо мной сидел человек, у которого за долгие годы работы установились превосходные деловые отношения с КГБ, и в точности его рассказа сомневаться не приходилось. Я состроил озабоченную мину — впрочем, заботили меня не министерские дела, а мои личные.

— Теперь все мы окажемся под подозрением из-за одного предателя.

— Нет, этот случай не единственный, — ответил мой приятель. — В других странах тоже были инциденты, наших людей пытались завербовать. Я уж не говорю о проблемах с пьяницами и бабниками. — И он начал рассказывать уже известную мне историю посла Чернущенко.

— Вот уж никогда бы не подумал, что он так кончит. В Нью-Йорке он производил на меня впечатление ярого ортодокса и настоящего пуританина, — заметил я.

— Но ведь он пил, — ответил мой друг.

Я не возражал, хотя ни разу не видел Чернущенко пьяным. Он всегда пунктуально являлся на заседания Совета Безопасности и добросовестно выполнял свои относительно несложные обязанности. Не то что бывший резидент КГБ Борис Соломатин. Тот после бурных уикэндов в Глен-Коуве частенько вообще не являлся на официальные совещания, но все было шито-крыто: КГБ своих не выдает.

История молодого дипломата запала мне глубоко в душу. Мне казалось, я хорошо понимаю, что заставило его пойти на такой поступок, и мне было его очень жаль. В то же самое время я почувствовал облегчение, узнав, что именно вызвало усиление правил секретности в Миссии и министерстве. В основе всего лежало реальное событие, случившееся за много сотен километров от Нью-Йорка. Но мне было вовсе не сложно представить себе, как КГБ заманивает меня в такую же ловушку, какую он расставил для молодого дипломата, которого просто-напросто выманили из Южной Америки домой, выследили и наконец затравили. Он был доведен до такого отчаяния, что подготовился к самоубийству и выбрал смерть. Я не хотел такого конца. И поэтому я должен вновь возродить в себе ту сверхчувствительность, которую мне удалось в свое время приглушить, мне нужно постоянно помнить об опасности. Жить в страхе — не слишком приятно. Однако я понимал, что, отрешившись от страха, теряю наилучшее средство защиты от разоблачения.

К счастью, КГБ помог мне вновь выстроить мою защитную линию. В моем сознании начали всплывать необычные случаи, происшествия, которые, если рассматривать их по отдельности, ничего особенного собой не представляли. Насторожившие меня инциденты начались почти сразу же после моего разговора с приятелем по министерству. На следующий вечер я сел в экспресс на Курском вокзале: я отправлялся в Крым повидаться с матерью. Поезд отходил в полночь, и, войдя в купе, я обнаружил, что моя соседка — женщина. И мне, и ей крупно повезло, что мы получили билеты по броне в поезде курортного направления в самый разгар летнего сезона — очевидно, она тоже пользовалась определенными привилегиями.

Я вышел в коридор покурить, чтобы дать ей переодеться, и, глядя в темную ночь за окном, заметил человека, которого уже видел в зале ожидания на вокзале. Он не курил, а просто стоял в коридоре, как часовой. И наутро, когда я вышел, чтобы дать моей соседке одеться, он опять был тут как тут, а придя завтракать в вагон-ресторан, я первым делом увидел опять его.

Я не слишком задумывался над этими совпадениями, просто машинально регистрировал всякий раз его присутствие и не очень волновался по этому поводу. В его внешности и поведении не было ничего угрожающего, но интерес к моей персоне явно выходил за рамки обычного любопытства. Сойдя с поезда в Евпатории, окунувшись в бархатный воздух солнечного Крымского побережья, я совершенно забыл о нем. Мать встречала меня. Ей шел уже семьдесят шестой год. После смерти моего отца она снова вышла замуж и жила в Крыму. К моему большому огорчению, они с Линой невзлюбили друг друга и не желали общаться. Поэтому я приехал к ней один. Как бы то ни было, она моя мать, и я очень хотел ее видеть. Это была последняя ниточка, связывавшая меня с детством, и мне надо было вернуться в былое, молча попрощаться с ней, надеясь на ее прощение за то, что я оставляю свою страну, не сказавши ей.

Через несколько дней я уезжал в Москву и в момент отъезда получил урок вездесущего присутствия КГБ. Когда я протянул кондуктору билет, он попросил меня подождать, и к нам подбежал другой служащий, объясняя, что мне выделили билет в другом месте. Мне дали купе в другом спальном вагоне, который был относительно пуст. Это само по себе было странно. В разгар летнего сезона — пустые места в поезде, идущем из Крыма: какая-то загадка…

Я начал подозревать, что КГБ в последнюю минуту заменил мой зарезервированный билет и организовал пустые места в вагоне. За мной следили, так же, как и на пути в Крым. Снова, стоило мне выйти из купе, в коридоре стоял молчаливый соглядатай. Он же неизменно оказывался в вагоне-ресторане, где я завтракал и обедал. И хотя это был совсем другой человек, не тот, что сопровождал меня в Крым, они были похожи друг на друга тем холодным профессионализмом, с которым наблюдали за мной.

Я пришел к выводу, что для наблюдения за мной КГБ поместил меня в вагон, где были зарезервированы места для служебного пользования. Иностранных журналистов и дипломатов, путешествующих поездом, обычно размещали в этих кагебешных вагонах. Узнав о моем возвращении в Москву в последний момент, агенты КГБ засуетились, чтобы изменить мой заказ и поместить меня туда, где им проще всего было держать меня в поле зрения.

Это проявление всемогущества и вездесущности КГБ удивило меня не слишком, но вот то, что я стал объектом их внимания, — очень заботило меня. Андрей Громыко и все сотрудники Министерства иностранных дел относились ко мне, как обычно, но тайная полиция занимала, вероятно, другую позицию, и это наводило на дурные мысли.

Все время моего пребывания в Советском Союзе я был вынужден мириться со слежкой КГБ и приноравливаться к их совершенно очевидным сомнениям на мой счет. Правда, я не делал ничего, что могло бы подтвердить их подозрения. Через день после возвращения из Евпатории я снова был на Курском вокзале, на сей раз с Линой, мы отправлялись на юг, в горный курорт Кисловодск на Северном Кавказе. Я любил это место не за плохо пахнущую, якобы животворную минеральную воду, а за то, что там можно великолепно отдохнуть.