Аркадий Шевченко - Разрыв с Москвой

Стремление завоевать прочные позиции на Ближнем Востоке подтолкнуло Советский Союз в 1948 году к такому шагу, как признание — раньше, чем это сделали все остальные страны, — едва образовавшегося тогда Израиля. Не будучи связан ни с каким из арабских государств этого региона, Советский Союз рассчитывал оказывать постоянное воздействие на Израиль, пользуясь тем обстоятельством, что многие деятели, способствовавшие возникновению нового государства, были по происхождению российскими евреями.

Насеровская революция в Египте и отказ Америки помочь в осуществлении экономической программы Насера в 50-е годы привели к тому, что для СССР открылись новые каналы политического и военного проникновения на Ближний Восток. Но независимо от того, кому помогал СССР в этом регионе — Египту или Сирии, Южному Йемену или Ираку, или, наконец, палестинцам, — его цели оставались все теми же: расширить и углубить советское влияние на Ближнем Востоке, использовать этот район и развитие событий в нем как арену соперничества с Западом для подрыва мощи последнего.

Партийные политиканы считали арабский мир подходящей средой для распространения советской идеологии. Военные стратеги рассматривали его как удобную в географическом отношении базу для советских военных флотов в Средиземном море и Индийском океане, как плацдарм для накапливания и трамплин для перебросок войсковых соединений и полигон для испытаний советского оружия. Дипломаты практически не могли противостоять этому натиску военных и "идеологов”.

Потерпев поражение — хотя и косвенно — на Синае и на прочих фронтах, Советский Союз умерил свой дипломатический пыл в Совете Безопасности и уже не требовал с прежней энергией немедленного отвода израильских войск. Соединенные Штаты наложили вето на принятие этого советского предложения. Надеясь собрать большинство голосов в его поддержку в Генеральной Ассамблее, СССР потребовал созвать ее на чрезвычайную сессию и направил в Нью-Йорк весьма представительную делегацию во главе с председателем Совета министров Косыгиным и Громыко.

Косыгин все еще сохранял за собой в Кремле роль ответственного за внешнюю политику, хотя его позиции были уже изрядно подорваны брежневскими вторжениями в эту область, поддержанными Громыко. Подобно Брежневу Косыгин тоже был обязан началом своего стремительного возвышения сталинским чисткам. Делая карьеру как технократ, он также продемонстрировал свою выживаемость в условиях советской иерархии. Человек сухой и скучный даже по советским понятиям, он отличался от обычного образца советского бюрократа только необычайной выдержанностью в отношениях с подчиненными. Косыгин был более интеллигентным человеком, чем многие из его коллег, и обычно высказывался четко, логично и недвусмысленно, что составляло резкий контраст с извилистой уклончивостью, характерной для советских бюрократов. У него не было, кажется, никаких комплексов, а его личные потребности были чрезвычайно малы. Достаточно привести такой пример: дочь Косыгина Людмила, мотаясь по нью-йоркским магазинам с длинным перечнем вещей, которые она намеревалась приобрести, не смогла туда включить ничего, что могло бы пригодиться ее отцу или о чем бы он, хотя бы предположительно, мечтал.

В середине 60-х годов Косыгин энергично и, казалось, небезуспешно "пробивал” ряд экономических реформ, явно необходимых стране. Однако его попытки предоставить промышленным кадрам несколько большую самостоятельность, ослабив вмешательство партийных чинуш в экономическую сферу, полностью провалились. Впрочем, вины самого Косыгина тут не было никакой: ведь даже Хрущеву не удалось изменить сложившуюся систему.

Думаю, что из чувства самосохранения Косыгин сознательно старался избегать многих интриг, сопряженных с борьбой за власть в Кремле. В дальнейшем Брежнев все более ограничивал его полномочия, так что Косыгин был вынужден не раз обращаться к Политбюро с просьбами об отставке. Хотя Брежнев едва терпел Косыгина, по его настоянию эти просьбы неизменно отклонялись. Так создавалась иллюзия "сотрудничества”, хотя фактически Брежнев все меньше и меньше считался с председателем Совета министров. Впрочем, Косыгину не был по душе и Хрущев, чей "волюнтаристский” образ действий никак не вязался с косыгинской организованностью и осмотрительным подходом к любому делу.

Косыгин считал, что из фактора существования капиталистического мира Советский Союз может извлечь немалую пользу для себя. Он поощрял развитие торговых и вообще экономических отношений с США и Западной Европой. Однако и здесь сказывались такие черты Косыгина, как осторожность, а временами даже — чрезмерная подозрительность. Кроме того, он проявлял более ортодоксальный, по сравнению с Брежневым, подход к войне во Вьетнаме. Брежнев уже поговаривал о том, как лучше использовать затяжку Вьетнамской войны против США на благо Советскому Союзу, "в то же время не слишком раздражая наших друзей в Ханое”. Косыгину же такой подход претил.

Летом 1967 года Косыгину было поручено попытаться начать диалог с президентом США. Он собирался не только представлять Советский Союз на чрезвычайной сессии Генеральной Ассамблеи, но и обсудить с президентом Джонсоном ближневосточный и вьетнамский вопросы. Однако на деле ему не было дано полномочий заключать какие бы то ни было соглашения, и вообще он не должен был "заходить слишком далеко”. Поэтому Косыгин вполне резонно полагал, что его встреча с Джонсоном не будет способствовать прогрессу ни по какой из обсуждаемых проблем. В то же время перспектива возвращения в Москву ни с чем очень его удручала. Посол Добрынин и помощник Косыгина Борис Баданов (тоже, между прочим, выпускник МГИМО) говорили мне, что Косыгин вообще предпочел бы не встречаться с Джонсоном. Неудача этих переговоров подорвет его репутацию искусного политика и только поможет Брежневу свести до минимума роль Косыгина во всем, что касается внешней политики.

Однако встреча Косыгина с Джонсоном обязательно должна была состояться, — так решило Политбюро. Какое-то время Косыгин полагал, что ему удалось обойти эту необходимость. Политбюро было против того, чтобы встреча состоялась в Вашингтоне, а американская сторона заявила, что Джонсон против встречи в Нью-Йорке. Несколько дней прошло в спорах о возможном месте встречи. Наконец, была найдена подходящая "нейтральная территория” — дом ректора университета в Гласборо (Нью-Джерзи). Косыгин вернулся из Гласборо с весьма скудными достижениями:

— Мы так ни до чего и не договорились, — буркнул он.

К этому моменту советские руководители, по замечанию Адама Улама, "все еще не решили, как им использовать ослабление мощи и падение престижа Соединенных Штатов в результате неудач, постигших американцев в Юго-Восточной Азии”. [4] Adam B.UIam. Expansion and Coexistence: Soviet Foreign Policy. 1917-73. Praeger Publishers, 1974. (2 издание). Точно так же они не договорились между собой, как отнестись к изменению обстановки на Ближнем Востоке — продолжать ли занимать в отношении Израиля все ту же непреклонную позицию или начать маневрировать между арабами и евреями. И тогда, и в дальнейшем Громыко склонялся ко второму из этих вариантов. Косыгин же прибыл из Москвы с заготовленной резкой речью, в которой Израиль подвергался осуждению как агрессор, напавший на Египет, Сирию и Иорданию, выдвигалось требование отвода всех израильских войск с территорий, занятых ими в ходе Шестидневной войны, и вовсе отсутствовало признание за Израилем права на существование.