Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

© М. Гуреев

По Павленко мимо писательских заборов ошую и выжженной солнцем «неясной поляны» одесную вышли к Сетуни.

Вернее, к металлической лестнице, сварные ступени которой едва держались на болтах-тридцатках, грохотали, если на них наступить, извивались под ногами, что твои змеи, скрежетали зловеще.

Тут-то Битов и накрыл левой ладонью макушку головы, словно бы сам себя благословил сойти по этим чудо-сходням к Иордану, и сообщил, что сегодня с утра посетил парикмахерскую, где его обрили налысо, и он теперь совершенно похож на Будду.

«Теперь-то понятно, почему он сам себя благословляет», — помыслилось, ведь в противном случае этот жест можно было бы найти весьма дерзновенным, истолковать его совершенно превратно, подменив при этом смыслы, топонимы и имена — Сетунь на Иордан, например, а Будду на пророка Ездру.

Правой рукой Битов взялся за поручень и пошел вниз — вся шаткая конструкция ожила сразу же, задвигалась, как это бывает на корабле, когда он попадает в боковую волну и даже самым надежным образом прикрепленные к палубе детали экстерьера, снасти и грузы, начинают срываться со своих мест и биться о чугунные кнехты.

Сетунь теперь уже не та, что была раньше, она совсем обмелела, здесь с трудом можно найти места, где будет едва по колено, хотя старожилы еще помнят те времена, когда сюда верхом приезжал Семен Михайлович Буденный − купался сам и купал своего коня Софиста.

Софист осторожно входил в воду, не выпуская при этом из вида своего хозяина, словно боялся, что может что-то пропустить или сделать неправильно, в том смысле, что не так, как это делал Семен Михайлович, чем разочарует, огорчит или даже обидит его смертельно.

Но все шло хорошо, слава богу, и хозяин выказывал своему коню всяческие знаки внимания и одобрения, мол, не тушуйся. И Софист смелел, улыбался в ответ, ступал величаво, посматривая, впрочем, себе под ноги. Замечал, как по песчаному дну стелилась напоминавшая снаряженную обойму к самозарядному карабину Симонова стая рыб.

Замирал тут же, как вкопанный, боясь пошевелиться, чтобы их не спугнуть.

— Не бойсь, иди, — звал Софиста Семен Михайлович, который стоял в воде уже по грудь, а его «белуха» — хлопковые кальсоны и рубаха — набухла, постепенно поменяв цвет с белого на телесный. Нет, он никогда не раздевался догола во время купания коня, находя это неприличным при своем друге и любимце.

А на берегу реки уже сидели мальчишки, тыкали пальцами в легендарного командарма и кричали:

— Смотри, какой усатый дед!

Металлическая лестница закончилась, и сразу наступила тишина.

Битов вошел в Сетунь и лег на дно, оставив на поверхности только голову Будды.

Но у Будды, как известно, не было усов, а у Битова они были.

Стало быть, в Иордане совершал омовение пророк Ездра, чьи усы и борода, намокнув, извивались, повторяя завихрения потока, словно водоросли, а также служили убежищем для рыб, жуков-плавунцов и водомерок.

— Вот, например, заяц, — на поверхности реки появляется левая ладонь Битова со сложенными указательным и средним пальцами в форме латинской буквы V, — робкий, пугливый, ни характера, ни темперамента. Только это и знаем о нем с детства. Разве что его уши как-то могут привлечь наше внимание. Итак, сидит такой заяц в лесу и слушает шорохи различные, крики, вой, треск ветвей, скрип полозьев. То есть вся его жизнь подчинена различению звуков, их чтению, ведь во всей этой кажущейся, на первый взгляд, какофонии есть свой смысл, свой текст, если угодно, который надо уметь читать. Есть звуки опасные и тревожные, есть звуки зловещие, есть умиротворяющие, есть предупреждающие, а есть просто тишина, в которой тоже содержится информация, доступная только нашему зайцу. И вот когда наступает безопасная последовательность звучания, он перебегает от одного укрытия к другому, — ладонь исчезает под водой, — минует лес, поле, окраину какой-то заброшенной деревни, пока наконец на его пути не оказывается тракт. Обычный проезжий тракт, по которому в санях едет Пушкин. Заяц оказывается перед выбором — дождаться, пока проедет Пушкин, хотя он, разумеется, не знает о Пушкине ровным счетом ничего, или перебежать тракт, потому что за спиной он чувствует приближение этих самых тревожных и зловещих звуков. В результате из двух зол он выбирает меньшее и в самый последний момент проносится перед едва не задевшими его лошадьми. Извозчик, разумеется, что есть мочи вопит: «Тпру!» Сани резко останавливаются, и Пушкин ступает на снег. Интересуется, что случилось, а узнав, принимает решение разворачиваться и ехать обратно, потому что заяц, перебежавший дорогу, является куда более дурной приметой, нежели переходящий дорогу черный кот или встреча на улице с попом. Пушкин смотрит вслед убегающему зайцу и размышляет о том, насколько сейчас сильно у него бьется сердце. От страха, например, от внезапно принятого решения, от удушающих сомнений, что, может быть, и не надо было никуда бежать, но дождаться, затаившись, когда проедут сани с Пушкиным.

Битов встал со дна Сетуни, а так как искупался он в одежде, совершенно уподобившись при этом Семену Михайловичу Буденному, то теперь был повсеместно облеплен майкой и джинсами.

— Ничего, пока дойду, на мне все высохнет, — и уже начав восхождение по скрипучей лестнице, подвел итог сказанному про зайца: — А ведь этот зверь Александра Сергеевича-то и спас. Вот не развернись тогда Пушкин, то оказался бы на Сенатской площади непременно, а последствия такого посещения хорошо известны — или картечь, или шестой повешенный, или каторга. То есть этот робкий, пугливый заяц, обычный русак, спас русскую литературу, причем сделал это, сам того не подозревая. Просто шарахнулся сдуру под лошадей и вошел в историю, вполне, на мой взгляд, заслужив себе тем самым памятник…

Металлическая лестница вновь ожила и загрохотала, а сварные ступени выпятили проржавевшие болты-тридцатки и принялись извиваться под ногами, что твои змеи.

Поднявшись наверх, Битов накрыл левой ладонью макушку головы и сообщил, что сначала налысо бриться он не собирался, но потом подумал — а почему бы и нет. И теперь понимает, что не прогадал, — вот сейчас голова уже совсем сухая.

Как у Будды.

© О. Демидов

С Андреем Георгиевичем я был знаком коротко. Один эпизод. В 2017 году. И не писал бы об этом, да больно анекдотичная ситуация. Пусть будет.

Как-то меня попросили распечатать и привезти Битову билеты на поезд до Санкт-Петербурга. В течение дня задача чуть-чуть усложнилась — довезти и посадить писателя в «Красную стрелу». Своим ходом до вокзала не добраться, ибо здоровье Андрея Георгиевича не позволяет, поэтому придется взять такси.