Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

Дальше было примерно десять дней, наполненных Пушкиным и Мандельштамом.

Примерно десять дней радости и большого везения.

Десять дней моих ошибок и неуклюжестей.

И десять дней огромного, нечеловеческого ПАЦАНСТВА.

Передо мной сидел 76-летний Андрей Битов.

Но я видел 16-летнего Пушкина.

Потом мы ехали в одном купе в Питер и отмечали там (в Питере, а не в купе) Новый год. И Битов даже говорил, что показывал мои стихи Горбовскому и тому даже вроде глянулось.

Речь не о моих стихах. Речь о человеке, который сохранил в себе настоящего пацана — теперь уже навсегда.

Но если уж о моих стихах, то Андрей Георгиевич особо ценил этот нелегко давшийся мне текст:

Мне негде было тогда остановиться в Москве и я жил у Битова.

Однажды мы засиделись, и в районе пяти утра он мне сказал: «Если ты меня завтра разбудишь — я тебя убью». А он умел быть убедителен. Но и я своим привычкам сибаритским не изменял и проспал до часа дня.

Пошел на кухню — скурил пачку сигарет.

Битов спит.

Вымыл посуду всю (а ее много было немытой).

Битов спит.

Сварил пельмени (как мог).

Битов спит.

Прочел все книги Битова (Империя!), которые лежали на кухне.

Битов спит.

И тут закралась мысль: выпили вчера немало, человек немолодой, повсюду мои отпечатки, вокруг холодная и чужая Москва.

Стало не по себе.

И именно в этот момент (часов в девять вечера) вышел Андрей Георгиевич, сладко потянулся и прохрипел: «Ох и хорошо же я выспался!»

Иногда он пытался ударить меня тростью (но — любя).

А однажды, когда мы пошли в Москву и вышли случайно не на той станции метро (а время было для Екатеринбурга курортное, но для Москвы — морозное), по моей вине, он явно хотел меня убить. Но не убил. А я — не зная, куда себя от стыда девать, — не нашел ничего лучше, чем спросить: «Андрей Георгиевич, а как вы с Бродским общались?» − «Нормально, мля, общались…» — ответил АГ и так это сынтонировал, что больше я ни о чем не спрашивал.

Все это я пишу только затем, чтобы засвидетельствовать, что мне незаслуженно (и это не кокетство, а констатация) повезло соприкоснуться с чем-то, что больше меня значительно. С большой Русской Литературой. С Пушкиным, Чеховым и Толстым в одном лице, если хотите.

И я бесконечно благодарен этому опыту.

И этим опытом я обязан Анатолию Новикову.

Они ушли в один год.

И без них обоих я уже никак не могу быть собой.

Дальше будет дальше.

Андрей Битов.

Анатолий Новиков.

Такова моя кратенькая рецепция.

© Е. Костин

Жизнь все же странно долгая штука… Еще, казалось, совсем недавно я, юнец, книгочей, сам по себе, безо всякой подсказки, влюбился в книги Андрея Битова, какие по тем временам, в 60-е годы прошлого века, легко можно было купить в книжном магазине небольшого литовского городка, где тогда я жил.

Хотя нет, скорее всего, память меня подводит, и первая встреча с текстами А. Битова началась с журнала «Юность», который я выписывал чуть не с двенадцати лет и прочитывал журнал весь, от корки и до корки. И несмотря на сквозное чтение всех текстов этого журнала без исключения, его имя, какое-то удобное для слуха сочетание имени и фамилии задерживало на себе внимание — Андрей Битов. И рассказы и повести его были в чем-то отличны от того, что также воспринималось взахлеб юношеским сознанием — от текстов В. Аксенова, А. Гладилина, Ю. Кузнецова и других.

Открывая журнал, всякий раз ты видел замечательную гравюру головы девушки литовского графика Стасиса Красаускаса. И почему-то это также странным образом ассоциировалось с вещами Битова. В легкости его письма, внешней, казалось бы, незаконченности сюжета и отсутствия ригористических концовок была связь с несколькими твердыми линиями художника, который сумел лаконично, но точно, выразить сам дух времени шестидесятников, ожидания возможных перемен и приложения нерастраченной творческой силы. И возникала связь между пространством, где ты находился, и самим журналом, столь знаменитым в те далекие, 60-е годы, которые дали название целому поколению.

Уже позже, познакомившись с Андреем и определенным образом приятельствуя, я попросил подписать мне его книги. Он искренне удивился, когда я достал из портфеля зачитанные экземпляры его самых первых изданий, купленных в те далекие годы. Он, оказывается, подзабыл, как они выглядят.

Короче, тексты Битова составляли заметную часть чтения в юности. Можно даже сказать, что он был одним из любимых писателей. Это сейчас я могу проанализировать свое отношение к нему с точки зрения профессиональной, поскольку много лет занимаюсь изучением русской литературы, но тогда его книги, его герои были очень близки по физическому ощущению того, что автор дышит с тобой одним воздухом, он знает ту жизнь, которая окружает в том числе и тебя, и главное — он постоянно заставляет тебя над чем-то задумываться.

Как я отметил выше, он явно выделялся из перечня авторов тех лет, в чем-то близких ему по месту, занятому в литературе. А литература того времени была по-своему великолепной — В. Белов, В. Распутин, Ю. Казаков, В. Шукшин, Ч. Айтматов, Б. Ахмадулина, И. Бродский, стихи которого, так или иначе, доходили в многочисленных списках; блистательный поздний Катаев — много было хорошего в той замечательной эпохе открывшихся возможностей и, казалось, смягчения догм. Вспоминается это не просто так, но в параллель с желанием еще раз понять, и напрямую, отличие Битова от близкой ему литературы. Это был на самом деле особый взгляд, особая интонация. В его текстах, на первый пригляд, было не так много откровенной художественности, выходящей на первый план, как это, к примеру, было видно при чтении Аксенова. Он рассказывал о том, что он сам хорошо знал, видел, понял. Но образный строй его произведений требовал расшифровки, дополнительных усилий. Его любимая метафора — это метонимия, замаскированное сравнение, позволяющее передать самые тонкие оттенки ветра, полета птиц, состояния души человека.