Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

То ли он стал приезжать чаще, то ли мне почудилось. Еще не рухнула советская власть, как у нас началась война. Незадолго случилось землетрясение. До него часть митингующих, скандировавшая «Карабах наш» (я среди них), озаботилась экологией и потребовала закрыть атомную станцию (нет, я не требовал). Земля встала на дыбы, и правительство в Москве сочло за благо прислушаться к горлопанам. Арестованных лидеров карабахского движения, которые насчет атомной помалкивали, держали в «Матросской Тишине» и Бутырках. Атомную станцию закрыли, начались перебои со светом. И война. В наших масштабах ее тяжесть и значение были не меньше, чем для СССР война с Гитлером. Видимо, Битов прилетал, и не раз; электричество включали на час-другой, иногда вовсе не включали. Телефоны молчали, в моем кругу про его прилеты никто слыхом не слыхал. Однажды дали свет, я включил телевизор. Показывали блокадный Ереван, и голос Битова за кадром. Он все понял и говорил глуховатым своим баритоном без фальши, без пафоса. Спустя три года война кончилась. В армянских верхах наконец-то поняли, что такое Битов. Грант Матевосян стал председателем Союза писателей, президент дружил с Матевосяном и был человеком читающим. К 60-летию Битову присвоили звание почетного гражданина Еревана и сделали почетным профессором (или доктором?) университета. Я пришел на его чествование в Дом писателей за четверть часа до начала, Битов, естественно, сидел с Грантом в председательском кабинете. Секретарша меня впустила, я дал юбиляру газету со своей статейкой. «Андрею понравится?» — строго и хмуро спросил Грант по-армянски. «Вот уж не знаю», — развел я руками.

До 70-летия друга Грант не дожил. Его хоронили в пантеоне. Был мрачный зимний день. Битов произнес прощальное свое слово. Стоял я не очень далеко, но почти ничего не разобрал, до того тихо он говорил. Хотел поздороваться с ним и, подойдя после похорон, поразился, как он постарел, обвально, резко, безнадежно.

Битов и впрямь зачастил в Армению. В один из приездов его пригласили к студентам университета. Встретили его по первому разряду; в президиуме сидел ректор. И не молчал, а прочувствованно приветствовал гостя. Битов отвечал на вопросы и держался живо, бодро. Но, пройдя с ним немного по коридору, заметил, как медленно, какими мелкими шагами он передвигается. Он позвал меня назавтра в гостиницу — новую, в двух шагах от площади Республики. Я пришел. И он сразу спросил: «Ты замялся, когда я тебя позвал. Неудобно, что ли?» Пришлось признаться, что у меня день рождения. Он достал из шкафчика початую бутылку коньяка, плеснул в стаканы. Пожелал здоровья и спросил о здоровье. Я спросил, как он. «Бывало, конечно, лучше. Но в общем терпимо». Мешки, тяжело набухшие у него под глазами, выдавали, что живется ему куда как несладко. «Нечего тебе подарить, кроме книги». И написал: такому-то — с днем рождения! Такого-то числа 2009 года. Всех благ! И подпись.

Армяно-грузинскую свою книгу — «Кавказский пленник» — он подарил, когда сызнова прилетел к другу, теперь уже на посмертный юбилей. На титульном листе скупыми карандашными линиями был изображен горный пейзаж. Поверх он написал: «Мы и наши горы 75 лет Гранту Матевосяну декабрь 2010 Ереван АБ».

Я не был на торжественном заседании, не знаю, выступал ли Битов.

А последний раз общался с ним через пять лет. У нас издали книжку-билингву, сборник битовских стихов. Меня пригласили на презентацию в Камерный театр, усадили за стол на сцене рядом с Битовым, а на мои протесты сказали: будешь ему переводить. Переводить было почти нечего, некоторые из уважения к гостю говорили по-русски, а переводчики, прежде чем прочесть армянское свое переложение, поясняли автору, какое стихотворение прозвучит. Потом был фуршет. Мы провели бок о бок около двух часов, но поговорить было нереально. К Битову подходили, он надписывал книги, чокался, вежливо отвечал на вежливые вопросы. Пожимая на прощанье руку, сказал: «Еще увидимся».

Не привелось.

© Ю. Кублановский

С творчеством Андрея Битова я познакомился странным образом. Правнук Тютчева Кирилл Васильевич Пигарёв, директор музея-усадьбы Мураново, дал мне, своему сотруднику-экскурсоводу, журнал «Вопросы литературы» — с главкой из «Пушкинского дома», неопубликованного романа Андрея Битова. Пигарёв протянул мне «Вопросы», можно сказать, с негодованием: ведь Тютчев выводился там неким русским Сальери, сгоравшим от зависти и ревности к Пушкину! И я не мог с Пигаревым не согласиться.

Правда, той же концепции до Битова придерживался Юрий Тынянов. Но, видимо, этот тонкий знаток стиха худо разбирался в человеческой психологии…

Через несколько лет «Пушкинский дом» вышел в американском издательстве «Ардис». И этот свеженький тамиздат был у меня в руках, когда я дежурил в сторожке Елоховского собора. В книге тютчевская глава оказалась вполне на месте: каков рефлексирующий герой романа, таковы и его представления о Федоре Тютчеве…

Через пару лет мы познакомились с Андреем — в тесной аэропортовской квартирке покойной Евгении Гинзбург, матери Василия Аксенова, где изготовлялся самиздатовский альманах «Метрополь».

Но сблизились мы позднее: уже в другой России — новой, но не менее проблемной, чем прежняя, советская. Вместе в лютые холода ездили по вологодчине, стояли под звездами у могилы Батюшкова в Прилуцком монастыре. И много и долго говорили в дороге о настоящем и будущем.

Андрей уже не был боксером и суперменом, как во времена «Метрополя». Но крепкая мужская закваска никуда не ушла.

В последние годы жизни он почти не писал. Однако присутствие его в культурном поле России, как это ни странно, не убывало. И если мы не всегда должным образом ценили его присутствие — то ныне горько расплачиваемся своим культурным одиночеством.

Много появилось новых писателей-прозаиков с ярким даром и интересными смыслами. Но значение Битова для каждого из нас, кто был его современником, не тускнеет.

© М. Кудимова

Отправка в 1988 году в Датское королевство группы тогда еще календарно и паспортно молодых, но уже прилично нашумевших поэтов по разнарядке Союза писателей была событием даже на фоне перестройки. Иван Жданов, Алексей Парщиков, Олег Хлебников, Илья Кутик и аз, многогрешная. Но СП был только одной стороной события. Главную роль в нем играли датские преподаватели русского языка и переводчики. Теперь уже трудно поверить, что таковых было в Дании целое сообщество. Их усилиями всем нам готовился немыслимый подарок — двуязычные книги: слева — по-датски, справа — по-русски. Некоторые из нас вообще до этого не пересекали границу — и не мечтали ее пересечь. А тут сразу Дания со всеми культурными аллюзиями — от сказок Андерсена до принца Гамлета, «мыслящего пугливыми шагами»! И полагающихся по протоколу руководителей делегации назначили не абы каких — не престарелых и пресыщенных секретарей Правления, а двух живых и весьма неоднозначных в глазах этого секретарского синклита, двух Андреев — Вознесенского и Битова. К тому же вместе с нами отправились к проливам Скагеррак и Каттегат Юлий Ким и Белла Ахмадулина с Борисом Мессерером. Ничего себе компания! И мы — как равные среди великих…