Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

А вот собеседники (уж неважно — живы, нет ли), они должны быть, у Битова — Пушкин, к няньке не ходи.

Думается, к Пушкину он от нас и сбежал. Сидят там вместе, ножками качают. Эта кратенькая история о том, как истончается время, о том, как Битов с Пушкиным сейчас болтают о пустяках, о прошлых пустяках. Но у мертвых прошлого нет, только будущее, тем они и счастливы. Мы вместе с ними.

P.S.

Андрей Георгиевич говорил: «Главное — пережить 17-й год, увидеть 100-летие русской революции, а потом и умирать можно».

Пережил, увидел, умер.

А что увидел? Вероятно, то, что ничего не изменилось, да и «с возрастом люди лучше не становятся» (слова Битова).

Хотя, конечно, можно было бы придумывать себе новые мотивации… но это не про Битова.

Просто время другое.

© Г. Кубатьян

Сперва знакомство было заочным, сугубо читательским. И со временем его характер, по сути, не переменился; личных, очных встреч я бы насчитал от силы дюжину, причисляя к ним и минутные, мимолетные.

Началось это давно.

В самом конце 63-го студент-первокурсник увидел в книжном магазине сборник рассказов «Большой шар». Имя на суперобложке ничего ему не говорило. Первокурсник, надо сказать, исправно посещал библиотеки, следил за литературной периодикой и глотал не только прозу со стихами, но и критические разделы толстых журналов. Обоймы фамилий, без которых обходилась редкая статья, казались ему подчас интереснее беспросветно скучных анализов. Он легко их запоминал. Этой фамилии в обоймах не было.

Первокурсник пробежал глазами рассказ, а там и второй. Они ему понравились. Особенно понравились короткие мускулистые фразы, недосказанность и при этом отсутствие выпендрежа. Первокурсник еще не насытился Хемингуэем и знал, что такое психологизм и телеграфный стиль. Это было другое. Но все равно здорово. Хотя… Первокурсник не вполне доверял своему вкусу, боялся промахнуться. Прозаиков он покупал изредка, только нашумевших — на манер Аксенова и Казакова, либо хвалимых авторитетами, либо поносимых их оппонентами. Снова полистал книжку, вздохнул и заплатил 28 копеек. Вскорости «Литературная газета» разразилась дискуссией о «Большом шаре». Кто-то выделял его достоинства, кто-то лягал, а кто-то с усмешкой приободрил юного, судя по всему, писателя: мол, не беда, что побили, за Битова двух небитых дают.

Остроумец будто в воду глядел. «Андрей Битов» за несколько — по пальцам перечтешь — лет перестало звучать как имя-фамилия, теперь это имя. Тогдашний же первокурсник и нынче доволен собой семнадцатилетним: без наводки распознал-оценил классного прозаика, молодчина!

Классный прозаик? А куда в таком разе денутся статьи Битова, пушкинские штудии, эссе, заметки, портреты? Никуда не денутся. Все просто. Что бы ни выходило из-под его пера, будто бы само собой оборачивалось именно прозой, и притом изысканной прозой, читая которую, смакуешь ее точность, остроту рисунка, синкопические перепады ритма. Характер текста и способ обращаться со словом неизменны и не зависят от жанра. Только вот исчезла короткая фраза, так очаровавшая первокурсника: вытянулась, усложнилась, упрятала вглубь энергичные свои мышцы, заметные ныне лишь искушенному глазу.

За первой книжкой последовала вторая, далее третья. Качество текста заметно повышалось, и читать Битова приходилось уже медленней, внимательней, чтобы не потерять мысль. А мысль, изначально присутствовавшая в его повествовании, лишь укоренялась, имманентная (простите за ученое словцо) тягучей этой прозе. Тягучей, но ведь упругой, гибкой, едва ли не гуттаперчевой.

После университета меня призвали в армию, солдатство протекало ни шатко ни валко. Малость освоившись, я с удивлением обнаружил, что в нашей ракетной бригаде приличная библиотека, где получали даже два-три толстых журнала. В их числе «Дружбу народов», которая и напечатала в 69-м «Уроки Армении». Демобилизовавшись осенью того же года, я чуть ли не в первый день осведомился в ереванском журнале, где меня зачислили в штат, заказана ли у них рецензия на Битова. Планируем заказать, ответили мне. Сам я предложил написать об «Уроках» местной партийной газете. Написал, и мне без колебаний показали там от ворот поворот; услыхав это, в родной редакции согласились-таки тиснуть мой опус.

В июне 70-го мимоходом услыхал о приезде Битова. Покамест искал подходы, где бы и как Андрея Георгиевича лицезреть, а может, и послушать (провинциалу, мне редко выпадало видеть вживую тех русских поэтов ли, прозаиков ли, кого чтил), — короче, пока суд да дело, выйдя из редакции в писательском особняке на Баграмяна, 3, увидел его на лестнице прямо перед собой. Сухощавый, средне-высокого роста, как говорили в старину, с немного вытянутым, удлиненным лицом. Меня подозвали и представили. Разговор длился минут пять. Естественно, коснулись «Уроков».

— А какие-нибудь еще мои вещи вы знаете? — спросил Битов.

— Все, что вы печатали, — сказал я.

— Вот как, — улыбнулся Битов. — Боюсь, у меня мало таких читателей.

Слово за слово, я не удержался и сказал, что скоро в «Литературной Армении» появится моя статейка по поводу «Уроков». Битов вырвал листок из блокнота и написал свой адрес: «Пришлите, когда журнал выйдет». Выяснилось, что через день он улетает, а завтра с утра его куда-то везут. Мы попрощались. Журнал увидел свет, я послал ему и на диво быстро получил открытку: так, мол, и так, бандероль благополучно дошла, спасибо. Про статейку ни звука.

Спустя полгода или побольше неожиданно приходит от Битова письмецо. Я скитался тогда по общежитиям и съемным углам и в охотку следовал наставлению Пастернака: не надо заводить архива. Короче, письмо запропало, как и еще два, кажется, битовских послания. Речь в нем шла об отдельном издании «Уроков Армении» в Ереване. Уже не помню, сдал ли к тому времени Битов рукопись в издательство или ждал некоего сигнала, чтобы переправить ее. Мне надлежало навести справки, что я и сделал. Отписав, как и почему, заодно поведал про заварушку в редакции. Дело в том, что весь так называемый творческий ее состав увлеченно конфликтовал с главным редактором. Нашими перипетиями растерянно занимался секретариат СП Армении, не принимая ту или другую сторону. Мы подали заявление и покинули редакцию. Минуло полгода с хорошим гаком, и секретариат наконец-то разродился. Главного принудили уйти по собственному желанию, а нам сказали: возвращайтесь. Остальное в письме Битова не требует разъяснений. Кроме обещания прислать для журнала дополнения к «Урокам». Должно быть, я запамятовал о еще одном своем письме — с просьбой.

Дорогой Жора!

Значит, Вы вернулись в Лит. Армению? Я обязательно пришлю Вам дополнения к Урокам, но я все еще не занялся ими. Впрочем, очень скоро это может быть. Пока посылаю Вам одну новеллу, которую мне пришлось срочно изготовить из дополнений для издания в Молодой гвардии. Но Вам, конечно, это будет поздно. Книжка выйдет, если все будет, как идет, уже в мае. Тогда у меня к Вам просьба предложить ее в Гракан терт [7] «Гракан терт» («Литературная газета») — орган СП Армении. — может, они успеют. Или — на Радио (я случайно познакомился в Москве с директором Дома радио и обещал ее ему). Извините, что нагружаю Вас, но в Ереване никто не выполняет поручений по-европейски. А Агарцин [8] Новелла, позднее включенная в «Уроки Армении». и что еще набежит — за мной и для Вас.