Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

Битов же скрылся за дверями, не выпустив из рук моей книжки. Задышалось легко.

А потом праздники кончились. Жизнь провинциального писателя нелегка. Тебя ненавидит местная культурная элита за то, что ты печатаешься в Москве. Тебя не понимают москвичи, потому что твой хлеб слишком тяжел для их понимания. Редкие праздники публикаций и тяжелое болото вокруг. Которое хоть как-то нужно шевелить, потому что иначе нельзя. Ты заранее знаешь, что круги на воде от брошенных тобой булыжников затихнут очень скоро, но если ты не будешь их бросать, то вообще не будет кругов. А внутри тебя — ярость текста и знание, вернее пока догадка о том, что было забыто, брошено, пройдено, о людях, страдавших и пропавших без следа, о ранах, затянутых вечно живущей и прощающей все природой, о зверях и о любви. И ты едешь посреди всего этого зимой на старенькой машине, рулишь потихоньку среди пробок и сугробов, и раздается телефонный звонок. Ты берешь трубку, и голос в ней говорит: «Это Андрей Битов. Вы получаете Новую Пушкинскую премию». Нога сама нажала на тормоз, вокруг загудели клаксонами недовольные автомобилисты…

Потом, позже, после продолжительного знакомства мне рассказали новые друзья, как непросто далась мне эта премия. Как входящие в близкий к жюри круг выдвигали свои достойные по разным человеческим качествам кандидатуры, спорили и ссорились. И только Битов, который, оказывается, прочитал мою книжку после краткого знакомства в Польше, говорил, что премия должна даваться только за текст, ни за что более. Хорошо, что у него было право решающего голоса. И горжусь его словами, сказанными на церемонии: «Почему Новиков? Все очень просто — он умеет писать».

Сама церемония прошла для меня как в тумане. Кружение новых незнакомых лиц, какие-то поздравления, порой не очень искренние, большой букет, который нужно было куда-то пристроить. Сам Андрей Георгиевич, который ловко тренировал меня в испытании широкой гаммы чувств, когда быстро проходил мимо, отводя глаза, каждый раз, когда я набирал в грудь воздуха, чтобы поздороваться. А потом радостно говорил обо мне на пресс-конференции. Хорошо запомнился лишь момент, когда охрана не пропускала в музей человека в очках, который пытался пронести несколько пачек книг. «Вас нет в списках», − говорили они ему, отталкивая от двери ладонями. Как оказалось, это был спонсор премии Александр Жуков.

Несколько дней после прошли в легком бреду. Я жил в огромном номере гостиницы «Пекин», который тоже оплачивала премия. Номер был настолько большим, что там легко поместились несколько молодых писателей — Дима Горчев, Ира Мамаева и Захар Прилепин, которых я позвал туда, чтобы праздновать. Обедать мы ходили по очереди по моей карточке, остальное в больших количествах приносилось из частых и непродолжительных вылазок в город. Это было радостное время, когда казалось, что в литературе все — друзья, а слова Битова, что премии должны даваться только за тексты, были важными и единственно возможными.

Вдохновленный своей новой красотой, я начал бурную окололитературную деятельность в Петрозаводске. Вместе с нашим карельским мэтром, поэтом Маратом Тарасовым удалось заручиться моральной и материальной поддержкой ректора университета Виктора Николаевича Васильева и директора кондопожского бумкомбината Виталия Александровича Федермейссера, который сам писал неплохие стихи. Так организовались литературные «Университетские встречи», которые продолжались около семи лет. За это время удалось пригласить в Карелию с выступлениями лучших писателей России. Просто перечислю имена: Фазиль Искандер, Владимир Маканин, Евгений Евтушенко, Александр Кушнер, Олег Чухонцев, Римма Казакова, Игорь Шайтанов, Андрей Волос, Павел Басинский, Алексей Варламов. Общение с этими могучими стариками и мужчинами среднего возраста было радостным, интересным, полезным. Полные залы восторженных читателей собирались в Петрозаводске и Кондопоге.

Одним из первых мы пригласили Андрея Битова. Он приехал вместе с Катей Варкан, писательницей и куратором Новой Пушкинской премии. Сразу начал радовать своими парадоксальными шутками, свободой поведения, мудростью выступлений. На официальный прием у главы Республики Битов пришел в мятом парусиновом пиджачке и художественно выделялся среди галстуков и строгих костюмов. Я сразу завел себе такой же пиджачок. На выступлении в университете заворожил студентов и преподавателей извилистым, словно у вальдшнепа, полетом мысли, не допускающим даже возможности встречного выстрела. После, за ужином, сказал хорошо возбужденному и витающему в эмпиреях Марату Тарасову: «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали…» И тот сразу вспомнил, что забыл передать ему конверт с гонораром. А потом, когда мы заехали в деревню, где я начинал строить свой дом, подарил совершенно случайно оказавшуюся у него книжку «Дачная местность». Автограф написал такой: «Дмитрию Новикову от молодого (26 лет) автора в тему…»

Последним пунктом визита был Валаам. Мы пришли туда утром на «комете», сходили в храм, погуляли по острову. На обед нас пригласил главный трапезничий монастыря отец Мефодий. Родом он был из Черногории, по-русски говорил очень хорошо, но шепотом несколько раз переспросил меня, в чем значение и величие Битова для русской литературы. Прием был очень скромный — коньяк, вино, сухофрукты. Дежурные вопросы и улыбки. Андрей Георгиевич посмотрел на все это и говорит:

— А можно я прочитаю свое стихотворение про Сретение?

— Конечно, Андрей Георгиевич, — милостиво разрешил отец Мефодий.

Битов поднялся и прочитал.

Отец Мефодий очень возбудился:

— Друзья, сейчас вы полчасика погуляете, а мы накроем столы. Будем общаться, обедать, выпивать, спорить! Мы обязательно должны продолжить общение!

— Но у нас обратная «комета» через полчаса, — Битов поглядел хитро.

— Ничего, у нас для вас есть патриарший катер!!!

Мы летели на катере над вечерней летней Ладогой. Все молчали. Каждый думал о своем, а может быть об общем — такая уж вокруг царила красота белой северной ночи. Один лишь я, отягощенный мечтами о написании романа, корыстно размышлял над вырванным у Битова ответом на вопрос, как он перешел от рассказов к роману. «А никак, — ответил Андрей Георгиевич, — просто стал длиннее писать».

Сейчас, когда его уже нет, задумаешься иногда, где, у кого найти так необходимые современной литературе битовские качества — свободу и честь? И не находишь порой. И отчаиваешься. А потом додумаешься до того, что и не нужно ни у кого искать. Потому что сам Битов никуда не уходил…

© В. Нузов