Александр Штейн - И не только о нем...

Женевский университет Б. И. окончил в 1911 году и, защитив диссертацию на тему о влиянии кислот и щелочей на окислительные ферменты — фенолазу и пероксидазу, — получил степень доктора физико-химических наук.

Что дальше?

Манила Россия.

Он принял решение — вернуться в Петербург.

С горечью думалось о предстоящей разлуке с Бахом: ведь Алексей Николаевич был не просто старшим другом — частью его жизни…

Но что делать? Пограничный шлагбаум в Россию перед автором «Царя-Голода» был опущен, дома ждали тюрьма и ссылка…

Так бы оно и было до февральской революции — Бах вернулся на родину лишь в июне семнадцатого…

ТЕПЛО РАСПРОЩАВШИСЬ С АЛЕКСЕЕМ НИКОЛАЕВИЧЕМ, Борис Ильич покинул Женеву.

В родной Каменец-Подольск уже отправилась Фанни Николаевна — она была в положении и уехала к родным рожать ребенка, будущего Илью Борисовича.

На родине у Бориса Ильича возникли непредвиденные сложности. Оказывается, диплом доктора физико-химических наук, торжественно врученный там, в Женеве, был недействителен для России. И молодой ученый был вынужден сдавать вновь экзамены в Петербурге! Добывая себе уроками средства для скромного существования, вскоре он сдал со свойственным ему блеском экзамен и в Петербургском университете. Собственно, вновь защитил диплом.

Но что дальше?

Как и где реализовать зревшие смелые научные замыслы?

В столице империи оставаться не собирался, влекла Москва, Москва, прославленный Московский университет, у которого репутация, пожалуй, почти единственного центра научной работы по профилю, избранному там, в Женеве, в содружестве с Алексеем Николаевичем…

ИЗ ПЕТЕРБУРГА БОРИС ИЛЬИЧ ПЕРЕЕХАЛ В МОСКВУ. Ведь здесь, в московском университете, на кафедре медицинской химии профессора В. С. Гулевича, шла интересная исследовательская работа по биохимии. Однако, несмотря на доброе внимание профессора В. С. Гулевича, попасть в его лабораторию хотя бы скромным ассистентом на оплачиваемую работу, увы, не удалось.

Таким образом, надо было думать не столь о любимом труде, сколь о хлебе насущном для себя и, главное, для своей семьи.

Фанни к этому времени приехала к нему в Москву вместе с крошкой сыном. Б. И. зарабатывал на пропитание семьи случайными уроками, денег на все удорожавшуюся жизнь явно не хватало, и Фанни с тревогой следила за тщетными усилиями мужа обеспечить сносные условия человеческого существования…

Наконец блеснула робкая надежда — его пригласили на работу в акционерное товарищество «Гарпиус». Однако и тут ждали разочарования — оказалось, к науке эта деятельность имела лишь отдаленное отношение… Его влечение определилось — наука, и только наука.

К великому сожалению, Фанни, с которой он делился своими мечтаниями бросить работу в акционерном товариществе и заняться действительно любимым делом, нисколько не поддерживала этого его стремления…

— «Так и прошел весь 1914 год, — рассказывает он в надиктованных им записях. — Началась война, первая мировая… Тут уж и думать нечего было о том, чтобы каким-либо образом вернуться к научной работе. Весною 1915 года я решил сделать последнюю отчаянную попытку и, зарабатывая уроками, продолжить свою научную деятельность. Я, кажется, уже рассказывал, что это встретило сопротивление Фанни, с которым, естественно, я не мог не считаться. Она не хотела (абсолютно) идти на лишения, и моя безграничная любовь к ней и к маленькому Элику так на меня воздействовала, что я окончательно решил «отставить» науку и из любви к семье пожертвовать своим талантом. Так и возникла служба у З. Г.»

Что означали эти слова — З. Г.?

Зинаида Григорьевна Резвая-Морозова.

Она вышла замуж за московского градоначальника.

РОССИЯ ВСЕГДА БЫЛА БОГАТА ПАРАДОКСАМИ — социальными, человеческими, психологическими.

Таким социальным парадоксом был и Савва Морозов, миллионер, меценат, дававший деньги на революцию, причем не эсерам, не меньшевикам — большевикам.

В своей незаслуженно забытой и, к великому сожалению, не переиздающейся в последние годы книге воспоминаний «Время и люди» Александра Тихонова, где Чехов и Станиславский, Горький и Комиссаржевская предстают живыми и как бы вновь осязаемыми, — так вот в книге, изданной в 1955 году, Тихонов рисует удивительно рельефный контрастный и точный портрет Саввы Морозова.

Как и горьковский Булычов, родился Морозов не на той улице, и на чужбине, далеко от России, через день после того как вручил большевику-подпольщику Леониду Красину запечатанный конверт с деньгами для передачи Марии Федоровне Андреевой («Пусть отдаст кому нужно»), оставшись один в комнате богатого отеля, обвел химическим карандашом очертания сердца, пальцами левой руки ощупал его биение и — выстрелил. Смерть последовала мгновенно.

ВСЕВОЛОДО-ВИЛЬВА… Странно, музыкально и необычно звучит это название столицы обширных владений Морозовых на Урале, простиравшихся до таких же огромных владений Демидовых и занимавших пространство, равное двум Франциям.

Сюда Савва Тимофеевич Морозов душным летом привез уже больного Чехова…

Привез — пожить, отдышаться, половить рыбу.

Александр Тихонов, работавший в те далекие времена в морозовских имениях (он был инженером и разведывал здесь угольные пласты), прелестно описывает этот приезд, когда в здешней церкви разучивали специальную торжественную кантату, платформу увешивали цветочными гирляндами, толченым кирпичом начистили станционный колокол, а у вокзала ждала лихая тройка с кучером, разодетым в плисовую с позументами безрукавку.

Это было 23 июня 1902 года, за два года до смерти Чехова.

Морозов вышел к толпе, стоявшей на площади. Многие сняли фуражки и шляпы.

— А в колокола звонить не будут? — спросил Чехов.

Савва Морозов всячески старался украсить Чехову его приезд. По его предложению назвали новую школу именем Антона Павловича. Тому это явно не понравилось. Еще больше заскучал он, когда управляющий имением прочитал Чехову специальный адрес. Читал его управляющий имением, а подле стояли учитель, священник, фельдшер и начальник станции. «Начальник станции даже вытянул руки по швам, как на параде».

В примечаниях к последнему академическому полному собранию сочинении и писем А. П. Чехова в тридцати томах находим любопытные примечания об этом чеховском приезде во Всеволодо-Вильву, основанные на воспоминаниях управляющего тогда имением Саввы Морозова. Антон Павлович не только удил рыбу и охотился, он побывал на заводе и сказал Морозову, что 12-часовой рабочий день на таком заводе недопустим. Рабочие не придали большого значения этим разговорам, однако с 1 июля действительно был введен 8-часовой рабочий день. Существовал он до 1906 года, когда наследники Морозова вновь установили прежний порядок.