Александр Штейн - И не только о нем...

Для него он был просто Борей.

«Хотя тогда мои отношения с семьей Пастернака не были еще очень близкими, я все же предложил Боре поехать к нам. Я рассказал про нашу жизнь там и сказал, что мы будем очень ему рады. К моему удивлению, Боря с восторгом принял приглашение, сказав, что оно весьма подходит сейчас, так как в Москве ему очень трудно писать, да и материально у них в семье жизнь становится все труднее и труднее. Мы с ним тут же условились о приезде к нам, и через некоторое время он действительно приехал».

Мог ли Борис Ильич предполагать, какую роль в его личной жизни сыграет этот невинный приезд и какою ценою он заплатит за это свое приглашение?..

Евгений Германович и Борис Леонидович одним лишь своим присутствием во многом украсили и обогатили духовным содержанием будни дома Збарских.

Вечерами шли затягивавшиеся до глубокой ночи беседы о жизни, о литературе, о поэзии.

Борис Леонидович с неподдельным удовольствием читал свои стихи, очень часто садился за рояль, часто и поразительно импровизируя, и, по воспоминаниям Бориса Ильича, тогда «трудно было сказать, что из Бори выйдет — поэт или композитор. Он сам рассказывал нам тогда, что Скрябин предсказывал ему в свое время блестящую музыкальную будущность».

Борис Ильич, будучи по натуре скромным человеком, был смущен и душевно растроган, когда в один из таких чудесных вечеров Пастернак прочитал посвященное ему, Збарскому, стихотворение, в котором, как пишет Борис Ильич, «описывал мою деятельность как дирижера огромного симфонического оркестра. В этом стихотворении была строфа, в которой сказано, что он, Борис Пастернак, с удовольствием взял бы для себя хотя бы роль барабанщика в этом оркестре».

«Все это было очень мило, трогательно и скрашивало мою душевную тоску в это время».

Приехал в гости младший брат Бориса Ильича, Янко, и тотчас же стал ему помогать в хлопотах по заводам и имению.

СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ ЯНКО будет суждено погибнуть трагической смертью в Сибири, где он участвовал в становлении Советской власти и был расстрелян белыми.

Судьба старшего брата Бориса Ильича, Абы, по трагизму схожа с судьбой Янко.

Он переехал с семьей в Испанию в 1907 году, жил и работал в Испании и в период гражданской войны, будучи членом социал-демократической партии, был арестован и убит в затылок фашистами…

…Итак, Урал, имения вдовы Саввы Морозова, гостеприимный дом Збарских.

«К сожалению, я мало времени мог быть в обществе моих гостей, так как огромное количество работы занимало весь день, да и ночью часто будили по телефону — то пожар, то драка, то какое-нибудь чрезвычайное происшествие».

«Эта кипучая деятельность иногда вызывала удовлетворение, иногда, напротив, жгучую тоску. Евгений Германович и Борис Леонидович отлично меня понимали, когда я иной раз неожиданно заводил на эту тему разговор. Но, как ни странно, Фанни, являвшаяся в конечном счете виновницей такого моего душевного состояния, не ощущала этого. Наслаждаясь беседами с интересными людьми, читала и обсуждала с ними прочитанное». Вот как рассказывал Борис Ильич: «Фанни тут-то, по-видимому, стала впервые замечать, что я как бы деградирую в своих духовных интересах».

«Случалось иногда, что мы вечерами сидели в кабинете, уютно расположившись, и вдруг меня прерывали телефонные звонки, и я должен был вести иногда длинную беседу относительно цен на муку или отдавать распоряжения на покупку овса, найма возчиков, эти разговоры, прерывавшие и даже мешавшие всем остальным наслаждаться приятной духовной пищей, явились толчком к направлению мысли у Ф. Н., что я, так сказать, «падаю»…»

Я читал эти записи, похожие на исповедь, понимая, что Борис Ильич, видимо, был настроен писать в своих воспоминаниях все — со всей точностью, ничего не скрывая и ничего не затушевывая.

«Да, она сказала именно так — «падаю». Так как в моей работе ежедневно чувствовалось, что я делаю все с увлечением и получаю удовлетворение от удачных результатов, ее именно это и начинало раздражать…»

Какая это ужасная штука — раздражение близким человеком…

«Как-то, когда мы остались наедине, у нас произошел разговор, который я считаю началом разрыва наших отношений».

«Я УЖЕ ДАВНО ХОТЕЛА ТЕБЯ СПРОСИТЬ — как это ты можешь всерьез увлекаться такими вещами, как покупка муки, овса, телег и тому подобным? Как ты можешь вести разговоры о справках цен на товары и делать все это неравнодушно, даже горячо?

Я даже замечаю иногда: когда ты сидишь и разговариваешь с нами, твои мысли где-то блуждают, ты полон какими-то не имеющими отношения к тому, о чем разговариваем, прозаическими мыслями…»

Борис Ильич был взволнован этим неожиданным для него обвинением, словно бы вырвавшимся наружу и давно таившимся в глубинах сердца и ума близкого ему человека. Он с трудом сдержал охватившее его и жегшее душу негодование.

«Так, подумал я. Потрясающе! Я же, оказывается, виноват в том, что мои мысли блуждают где-то далеко, что именно мне, из-за семьи, приходится заниматься этой, видите ли, презренной прозой жизни. Ведь только моя любовь к Ф. Н. и ребенку толкала меня на эти жертвы! Мою безумную тоску из-за того, что я не могу работать научно, я загнал в тайники души. Я ни с кем не мог даже вслух поделиться этим, я старался не думать об этом, я гнал свои мысли о моем призвании ученого. И тут самый любимый мною человек, из-за которого я и пошел на эти жертвы, бросает мне такое тяжелое обвинение. Я чувствовал, в этих вопросах, которые она задавала мне, требуя и осуждая, что она начинает терять ко мне уважение, и сравнивает, по-видимому, Борю и Евгения Германовича со мною, считает, что сравнение не в мою пользу».

И он ответил ей так:

«Вот у Герцена, в его «Былом и думах», есть место, которое похоже на наш с тобою разговор. Когда Герцен был сослан в Вятку и там работал в канцелярии губернатора, занимаясь целыми днями всякими мелкими служебными делами, он был в чрезвычайно тяжелом состоянии духа из-за того, что вынужден уйти от литературной работы, жить в глуши, удалиться от своих друзей и обычных для него кругов общества. И вот, когда Наташа, которую он страшно любил, приехала к нему в Вятку, она была поражена, как это Герцен мог проводить целый день в обществе чиновников, заниматься служебными делами, почти забросив литературную свою деятельность. Разговор Наташи на эту тему с Герценом и явился основной причиной того, что их отношения порушились. Самый близкий Герцену друг не понял, что больше всего страдает именно сам Герцен и что он нуждается именно в это тяжкое для него время его жизни в помощи и утешении. Да, да, в помощи и утешении, но не в упреках и обвинениях, связанных с его вынужденным состоянием…»