Анджей Монастырский - Шашечки и звезды

Полушкин обнял летчика:

— Молодцы! Отлично сработали! Двух сбили, говоришь? Молодцы! Вас только на разведку посылать!

Возбужденные и довольные, возвращались они к стоянке самолетов. Известие о двух победах в воздухе молниеносно облетело полк. Каждую минуту к ним подходил кто-нибудь из товарищей, поздравлял, обнимал, хлопал по спине. Они смущенно принимали эти поздравления, гордые и счастливые тем, что им удалось проявить себя в бою. Они были героями дня.

Вечером на квартире Красуцкого торжественно отмечали успех молодого летчика. Однако, к сожалению, веселая товарищеская встреча не могла продолжаться слишком долго. Война еще шла, и всех ждали боевые дела.

Боевых вылетов становилось все меньше, в основном летали на разведку. 3 мая наш полк совершил только двадцать вылетов и налетал около четырнадцати часов. По сравнению с предыдущими днями мы чувствовали себя безработными…

На выполнение очередного задания вылетело всего несколько пар самолетов. Часть летчиков несла дежурство на аэродроме в боевой готовности номер один, остальные были направлены на усиление наземной обороны аэродрома. Дело в том, что по окрестным лесам бродили еще группы гитлеровцев, которые вырвались из Берлина и пытались пробиться на запад. Они нападали на воинские обозы, а также на небольшие подразделения войск и одиночных солдат. Поэтому необходимо было соблюдать бдительность и обеспечить надлежащую охрану. За последние два-три дня охрана аэродрома взяла в плен и разоружила несколько фашистских групп численностью свыше десяти человек каждая.

Капитан Бородаевский и лейтенант Владислав Ракшин возвращались с задания. В районе местечка Крамерул они обнаружили колонну гитлеровских автомашин. Бородаевский скомандовал:

— Атакуем вдвоем, я — первый!

— Понял!

Капитан поймал в прицел головную машину и открыл огонь. Он прекратил стрелять, лишь когда три автомобиля охватили языки пламени, и направил свой самолет вверх, чтобы дать возможность ведомому провести атаку. Возле хвоста своего самолета он вдруг заметил веер трассирующих пуль и удивился — ведь сзади должен находиться Ракшин, чтобы прикрывать его во время атаки. Неужели Владек сбит? Не может быть! Ведь только что он разговаривал с ним по радио…

Подгоняемый новой очередью, Бородаевский рванул машину вверх. «Да, влип, черт побери!» — подумал он. Обернулся, ожидая увидеть на хвосте неприятельский самолет. Однако сзади, чуть ли не впритык к его машине, летел Ракшин, ведя огонь из пушки и пулеметов. Трассирующие пули проносились рядом с самолетом Василия, преграждая путь гитлеровским машинам.

Теперь Бородаевскому все стало ясно. Он выругался в сердцах и бросил ведомому:

— Владек, держи дистанцию!

Они повторили атаку, и капитан снова почувствовал себя в роли мишени. Это ему решительно надоело.

— Ракшин, прекрати атаку! Следуй за мной, курс на аэродром!

Владек послушно последовал за ведущим. Внизу догорали три немецкие автомашины.

Летчиком-истребителем Ракшин стал сравнительно недавно. До этого он летал только на По-2, скорость которых втрое меньше, чем у «яков». В индивидуальных полетах он зарекомендовал себя неплохо, однако в групповых летать с ним было нелегко. Он часто забывал, что «як» — это не «кукурузник» и что этот самолет моментально реагирует на малейшее движение ручки. Поэтому он нередко «выпадал» из боевого строя, терялся, описывал чересчур большие круги при разворотах или слишком торопился во время атак на наземные цели, повисая иногда буквально на хвосте у ведущего. Так получилось и на этот раз, с той лишь разницей, что Бородаевскому, в отличие от других, еще больше не повезло. До этого Ракшин еще не обстрелял никого из своих товарищей. Василий оказался первым, кому довелось испытать это на себе.

Возвратившись на аэродром, капитан собрал всю эскадрилью. Он просто кипел от злости.

— В интересах нашей безопасности, — заявил командир эскадрильи, — я решил отстранить поручника Ракшина от боевых полетов вплоть до особого распоряжения.

У Владека вытянулось лицо. Такого решения летчик явно не ожидал. Он начал оправдываться, но остальные поддержали Бородаевского. И ничего удивительного, никому не хотелось, чтобы его сбил собственный ведомый! Ракшина перевели в группу наземной обороны аэродрома. Решение командира было строгим, но справедливым.

Напряженная атмосфера, вызванная полетами, начала постепенно спадать. На аэродроме установилось относительное спокойствие. Обязанности летчиков сводились преимущественно к боевым дежурствам. Все чаще вместо боевой готовности номер один они несли дежурство в боевой готовности номер два: можно было вылезти из кабины, размяться, прогуляться вблизи самолета, поболтать с товарищами из соседней дежурной пары или с сидящими возле машин механиками.

Летчики с удовольствием подставляли свои лица теплым лучам майского солнца. В воздухе стояла тишина, изредка откуда-то издалека доносились эхо артиллерийских дуэлей, треск пулеметных и автоматных очередей и одиночные винтовочные выстрелы — последние аккорды военной симфонии. Подразделение наземной обороны аэродрома продолжало вылавливать блуждающие в окрестных лесах разрозненные группы или отдельных гитлеровцев. Грязные, оборванные, заросшие и изнуренные, они теперь представляли собой жалкую карикатуру на некогда кичливых сверхчеловеков, завоевателей и покорителей огромных территорий Европы. Теперь их вид вызывал скорее презрение, чем ненависть. Перепуганные, с выражением собачьей покорности в глазах, неуверенные в своей дальнейшей судьбе, они молча, опустив голову, шагали под конвоем к сборным пунктам военнопленных.

Разумеется, попадались среди них и такие, которые радовались, что война для них закончилась, что исчезла угроза смерти. Они пережили эту страшную войну и остались живы, а плен ведь не будет длиться вечно… Однако и эти старались не проявлять своей радости.

Появление немецких пленных в расположении полка вызывало оживленные комментарии и дискуссии летчиков.

— Я бы не стал с ними церемониться, а без всякого суда поставил бы всех к стенке… — медленно цедя слова, с нескрываемой ненавистью в голосе заявил пожилой сержант-механик.

— Нельзя. Конвенция запрещает. Это же пленные.

— Это бандиты, а не пленные! — упорствовал тот. — А что они с нашими вытворяли? Плевать они хотели на эту твою конвенцию! Сколько наших уморили голодом, уничтожили в лагерях! Мой брат в самом начале войны попал в плен и пропал без вести.

— Это же делали фашисты, гестаповцы, эсэсовцы!

— Для меня они все одинаковы! Откуда ты знаешь, а может, и среди них, — показал он на проходящую мимо группу пленных, — скрываются гестаповцы. Откуда ты знаешь, кто из них орудовал у нас в сорок первом, сорок втором, сорок третьем… Теперь ни один из них добровольно не признается и не расскажет о себе. А тогда они считали себя властелинами жизни и смерти, могли безнаказанно творить что хотели, и даже получали за это повышение по службе и боевые награды!