Анджей Монастырский - Шашечки и звезды

Однажды Красуцкий возвращался с Добжиньским с аэродрома домой.

— Не могу дождаться, когда объявят состав эскадрильи, которая примет участие в параде, — вздохнул Добжиньский.

Александр промолчал.

— Слышишь? — переспросил тот его.

— Слышу.

— Ну и что ты на это скажешь? Разве тебе не интересно знать?

— Интересно, — улыбнулся Красуцкий. — Ну и что из этого?

— Не понимаю. Улыбаешься и ничего не говоришь.

— Видишь ли, я вспомнил случай, который произошел со мной несколько месяцев назад. Тогда я был таким же нетерпеливым, как ты.

— Так какой же случай?

— Мы ждали отправки на фронт, но нас дважды задержали. Один раз — еще на территории Советского Союза, чтобы мы перегнали самолеты, а другой раз — в Кутно. Ты этого не знаешь, поскольку пришел к нам недавно, а я помню, как злился тогда и выходил из себя. А теперь могу тебе сказать: поживем — увидим!

Добжиньский пробормотал что-то себе под нос.

— Что ты сказал?

— Ничего. Только мне очень хочется принять участие в параде.

— А ты думаешь, мне не хочется?! — воскликнул Красуцкий. — Но ты же знаешь, от чего это зависит.

— Да, — буркнул Добжиньский. — Пошли ужинать!

Миновали волнения, связанные с июльскими показательными полетами над Гданьском и сентябрьским воздушным парадом над Мокотувским полем в Варшаве. В этих полетах участвовали летчики 11-го полка. Это были их первые послевоенные полеты. За участие в показательных полетах над Гданьском полк получил письменную благодарность от командования.

Специальным приказом, изданном по случаю Дня авиации, верховный главнокомандующий Войска Польского присвоил 3-й истребительной дивизии почетное наименование Бранденбургской и наградил ее Крестом Грюнвальда III степени за заслуги в боях в период второй мировой войны.

Прошло всего несколько месяцев, как закончились военные действия. В конце сентября полк получил очередной приказ о демобилизации и смене аэродрома. На этот раз предстояло перебазироваться в Краков.

Наступила золотая осень. Над полевым аэродромом кружились паутинки бабьего лета.

— Интересно, — обратился однажды Александр к командиру третьей эскадрильи, — успеем ли перебазироваться на новый аэродром до наступления дождей? А то уже надоело взлетать с раскисшей взлетной полосы полевых аэродромов. Ты представляешь, что здесь будет твориться, когда начнутся дожди…

— Мне кажется, ждать осталось недолго. Во-первых, не можем же мы здесь зимовать. А во-вторых… — Василий прищурил левый глаз и умолк.

— Что во-вторых?

— А во-вторых, я кое-что слышал.

— От кого?

— Вчера, на совещании командиров эскадрилий, от Полушкина.

— Ну и что ты слышал?

— Что уже заказан железнодорожный состав и со дня на день должны начать подавать вагоны.

— И ты только теперь говоришь об этом? — Красуцкий не скрывал своего недоумения.

— Вчера не было времени. Вот соберемся сегодня, и все расскажу. Оповести остальных ребят. Сбор эскадрильи через полчаса. Поговорим о предстоящих задачах. Кстати, пора уже подумать и о расставании.

Александр удивленно взглянул на Бородаевского:

— О каком еще расставании?

— Ты что, не догадываешься? О нашем!

— Нашем?

— У тебя такое выражение лица, будто ты не слышал приказа о демобилизации. Да, наступила пора прощаться, возвращаться к себе домой.

— Но на тебя же этот приказ пока не распространяется, — едва не крикнул Красуцкий.

Теперь уже Василий удивился:

— Неужели это для тебя такая неожиданность?

Молодой летчик молча кивнул головой. Да, правда. Сообщение застало его врасплох. Разумеется, он знал, что когда-то наступит тот день и советские летчики покинут полк, но не ожидал, что это произойдет так быстро, что в числе одной из первых групп окажется и командир его эскадрильи.

— Вас становится все больше, — продолжал капитан. — Через несколько недель в полк прибудут новые летчики. Вас назначат командирами звеньев и эскадрилий. И мы уже будем не нужны. Мы выполнили свой долг, научили вас летать, воевать, побеждать. Остальное зависит теперь от вас. Ведь вам предстоит защищать то, что мы вместе завоевали.

Несколько дней в полку царила лихорадочная суета. На долю высланной в Краков головной группы выпала нелегкая задача. На новом месте, на аэродроме в Кракове, располагалось несколько авиационных частей. Надо было найти свободные помещения, из-за которых иногда приходилось выдерживать не один «бой» с комендатурой. Только подготовив все, можно было принять самолеты и людей.

4 октября погода стояла чудесная, как по заказу. Над аэродромом с самого утра висел апельсиново-золотистый шар осеннего солнца. На стоянках выстроились в ряд самолеты. Солнечные блики весело играли на «фонарях» кабин, мягко отражаясь на фюзеляжах и крыльях видавших виды машин. Возле самолетов, как всегда, хлопотали механики. А летчики тем временем собрались на совещание. Его проводил неподалеку от аэродромного командного пункта начальник штаба полка. Летчики стояли полукругом, слушая последние указания. Подставив лица мягким лучам октябрьского солнца, они улыбались собственным мыслям и радовались в душе, что наконец-то покидают полевой аэродром и будут жить в нормальных условиях.

В десять часов все летчики уже сидели в кабинах самолетов. Аэродром в последний раз наполнился ревом моторов. Ласковые порывы ветра влетали в кабины через открытые «фонари», приятно освежали лицо.

Подпоручник Добжиньский подтянул ремешок, на котором висел ларингофон, и посмотрел направо. У крыла самолета стоял механик, а в нескольких метрах от него виднелась длинная ровная шеренга самолетов. Каждую минуту от нее отделялась очередная машина и, неуклюже подпрыгивая на неровном поле аэродрома, катилась к старту. Стальные птицы отрывались от земли и привычно выстраивались над аэродромом в звенья.

«Улетаем, — размышлял Добжиньский. — Как птицы осенью. Тоже на юг, только не в теплые страны. Правда, не так далеко, но в остальном все напоминает отлет птиц. И сбор на поляне был, и летать учились — все, как у них».

На стоянке осталось всего три машины. Через минуту наступит его очередь.

«Пора! — подумал молодой летчик. — Пора и мне наконец где-нибудь обосноваться, начать жить мирной жизнью. Покончить с военными скитаниями, неудобствами, лишениями. Пора завести семью. Интересно, какой он, этот Краков?»

Соседний самолет дрогнул и покатился.

— Я — семнадцатый! Разрешите завести мотор! — бросил Добжиньский в эфир.

— Разрешаю, — послышался в ответ голос руководителя полетов.

Винт завертелся, вначале как бы нехотя, затем обороты его стали возрастать, стрелка счетчика оборотов неуклонно двигалась вправо. Летчик слегка потянул на себя рычаг газа. Мотор заработал тише.