Нина Хрущева - Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах

В советской России невозможно было иметь таланты, вернее, они вам не принадлежали. Всё было поставлено на службу государству, и не могло быть любви к родине без любви к Ленину, Сталину и компартии. Но фронтовым начальникам Леонида нужны были солдаты, а не пропагандисты, и они сумели воспользоваться его сильными сторонами, закрыв глаза на пробелы в идеологии. Пока лейтенант Хрущёв успешно бил врага, они не видели проблемы в том, что он переиначил популярный лозунг, с которым советские солдаты шли в бой: «За Родину, за Сталина». По свидетельству Виктора Фомина, механика его полка, Хрущёв часто произносил: «За Родину, за дружбу», опуская имя Сталина.

Фомин никогда не писал писем Леониду: субординация; во всех армиях существует дистанция между офицерами и «обслуживающим персоналом». Но в 1998 году он прислал Юрию, сводному брату моей матери (сыну Леонида от Эсфирь Эттингер), десять страниц рукописных заметок с описанием «настоящего Хрущёва»:

Хрущёв быстро вписался в наш коллектив, был он общительным, дружелюбным к своим подчиненным и всему личному составу авиаэскадрильи… незаносчивым. При этом чувствовалась требовательность, смелость и решительность, присущие настоящим лётчикам… Матчасть самолета знал хорошо… Узнав о том, что я руководил художественной самодеятельностью в полку… лично играю на баяне и пою, мы ещё больше сблизились.

Я, как и другие… ждали, как себя покажет Леонид в летном деле… Он проявил себя с лучшей стороны и стал одним из ведущих командиров звеньев полка. В нашем гарнизоне… он редко ночевал, жил в Москве… Обычно он приезжал на легковом автомобиле, чем также вызывал определённый интерес и уважение, в связи с умением управлять этим видом транспорта [70] Фомин Виктор. Личные мемуары. В СССР, где в почете был военно-промышленный комплекс, а бытовое потребительство считалось грехом, проще было найти человека, умеющего водить трактор или тягач, нежели личный автомобиль, особенно такой роскошный, как чёрная «эмка» Леонида. .

Фомин вспоминал, что лейтенант всегда оставался денди — и в мирное, и в военное время. Верный своей традиции «оригинальности», он изобрел новую «моду». Из-за высокого роста голова Леонида возвышалась над бронированным сидением летной кабины. Чтобы защититься от осколков, он надевал поверх летного шлема пехотную солдатскую каску. Поначалу все смеялись, многие не одобряли, считая это нарушением устава. А Леонид со смехом парировал: «Да ладно. Если они [власти] не могут защитить вас, сделайте это сами». Вскоре вся эскадрилья, а затем и полк последовали новой моде. И даже после того как Хрущёв покинул полк, они продолжали носить этот комбинированный головной убор до конца войны, называя его «Лёнин шлем».

В то время как нацистские войска стремительно приближались к Москве, большая часть хрущёвской семьи, включая Любу с двумя детьми, эвакуировалась в Куйбышев, на два года, начиная с октября 1941 года, ставший дублером советской столицы. Наряду с министерствами и иностранными дипмиссиями, в город были перебазированы предприятия и учреждения, имеющие решающее значение для советской обороны — авиационные и другие военные заводы, учебные заведения, например, Московский госуниверситет. Переехали в Куйбышев и культурные учреждения, считавшиеся незаменимыми с точки зрения пропаганды советского строя: Радиокомитет, Большой театр, Московская консерватория. На берегу Волги был даже выстроен специальный бункер для Сталина, но он всю войну оставался в Москве.

Бабушка Нина, привыкшая видеть хорошее во всём большевистском, вспоминала Куйбышев с воодушевлением: мол, это был «плавильный котел», для которого СССР пожертвовал самым лучшим. Жилья, однако, на всех не хватало, и большинство эвакуированных — рядовых инженеров, учёных, артистов — ютились в тесных квартирах в этой временной советской столице. Чего не скажешь о членах номенклатуры. Бабушка говорила мне, что её мучило чувство вины за то, что Хрущёвы вольготно разместились в двух просторных квартирах в доме 2а по Вилоновской улице — большом доме, где жили также семьи других политических деятелей, и от которого было рукой подать до живописного берега Волги.

Люба вспоминала с некоторым неудовольствием, что Нина Петровна и её дети вчетвером жили в пяти комнатах. Поначалу предполагалось, что вместе с ними будет жить Ксения Ивановна, мать Хрущёва, но она предпочла поселиться вместе с дочерью Ириной и двумя дочками Ирины, Ирмой и Роной, в трёхкомнатной квартире Любы.

Конечно, положение советской элиты в годы войны не шло ни в какое сравнение с тяготами, выпавшими на долю рядовых граждан. Моя няня Маша часто вспоминала, как в её бедной орловской деревне все мужчины ушли на фронт, и всю их работу делали женщины, в том числе пахали и сеяли. При этом весь собранный хлеб они были обязаны сдавать государству, себе не оставляя ничего. Десятилетняя Маша собирала полынь и одуванчики на суп и пекла оладьи из картофельных очисток на второе — если удавалось найти картошку.

А для номенклатуры существовали спецпайки, в два раза превышающие среднюю норму. Всё работающее население страны было поделено на пять категорий, в зависимости от важности их труда: партийные руководители, рабочие оборонных заводов, учёные относились к первой и второй категории; врачи и учителя — к третьей и четвертой; рабочие необоронных предприятий и служащие — к пятой. Так, если в продпаёк для первой категории входило 2 кг мяса, то для пятой — 1 кг [71] Moskoff William. The Bread of Affliction: The Food Supply in the USSR During World War IL–Cambridge University Press, 2002. P. 138–139. . Впрочем, для категорий с третьей по пятую эти нормативы оставались только на бумаге: мяса в магазинах не бывало.

Мои бабушка и дедушка с отцовской стороны умерли очень давно. Но я помню, как бабушка, Татьяна Блюмина — московский зубной врач (категория 4) из состоятельной еврейской семьи — рассказывала Маше, что в войну получала, в лучшем случае, 400 г хлеба в день. Её муж, мой дедушка, Сергей Петров, был профессором медицины (категория 3). Он говорил, что иногда им удавалось получить яйца вместо мяса (16 штук за 1 кг), но за всю войну они ни разу не видели масла. Зато в Куйбышеве, по словам Любы, у них в доме масло было всегда. Она могла бы жить ещё лучше, если бы Леонид, по настоянию мачехи, не посылал часть своего офицерского пайка Юрию и Эсфирь Эттингер, которые остались в Москве и очень бедствовали.

Люба не любила обсуждать этот аспект щедрости Леонида: она ревностно относилась ко всему в его жизни, что не касалось её. Впрочем, ревновала не она одна: в Куйбышеве в отношениях между членами семьи не всё было гладко. По свидетельству тёти Рады, сестра Никиты Сергеевича Ариша была постоянно недовольна Ниной Петровной из-за того, что та «помогает кому попало». Она и к брату своему имела претензии: мол, он там, высоко, у него всё есть, он понятия не имеет, как трудно приходится нам, простым людям. Но, конечно, она жила не как простые люди. Как и все другие родственники, она пользовалась теми привилегиями, которые давала позиция Хрущёва [72] Своей сестре Хрущёв не только обеспечил жилье в эвакуации в Куйбышеве, но и выхлопотал после войны для неё квартиру в центре Москвы, в Карманицком переулке. А в начале 1960-х, когда он ещё был у власти, он помог старшей дочери Ариши Ирме получить квартиру в нашем престижном «цековском» доме на Кутузовском проспекте. .