Нина Хрущева - Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах

Все знали, что оба парня ухаживают за Катей. Они сидели на зеленой скамейке у входа, курили и поджидали, когда она выйдет. Она выходила, вся надушенная, в модной шляпке и всё такое. Лёнина черная машина уже стояла наготове, но у Васи был не просто лимузин, а лимузин с шофером. И это при том, что у Васи только что родился ребенок — какой скандал! Но он считал, что для него закон не писан. И Лёня туда же! Еле ходил с палкой, но хотел соревноваться с Василием.

А всего за несколько месяцев до этого Леонид так же бесстыдно ухаживал за Лизой, балериной. Мария Будённая волновалась за бабушку, которую всегда уважала за твёрдый и принципиальный характер. Нина Петровна переживала, видя развратное поведение пасынка, и опасалась, что оно может навредить репутации семьи.

― А Люба? — спросила я. — Она-то как относилась к тому, что он меняет женщин, как перчатки? Это же унизительно, быть в глазах всего мира брошенной женой.

На это обычно откровенная Будённая уклончиво ответила:

― Лучше спроси её.

Я так и сделала.

В свои сто лет Люба никогда не ест до полудня. «Я только пью воду с лимоном. От этого кожа лучше выглядит, да и поправляться не хочу», — пояснила она во время моего последнего визита в Киев в 2013 году. Уже много десятилетий она начинает утро с тридцатиминутной гимнастики: 1100 месяцев, 4350 недель. «Ни одного утра не пропустила», — сказала она, неодобрительно глядя, как я допиваю третью чашку кофе.

Каждый год, когда я приезжаю, мы сидим с ней в её комнате и просматриваем старые фотографии, тщательно рассортированные в двух огромных фотоальбомах. На фоне всех тех испытаний, которые выпали на её долю, эти альбомы с глянцевыми обложками, украшенными изображением пляжных сцен, кажутся неуместно яркими. Люба с удовольствием делится подробностями своего прошлого, которые раз от раза только множатся. «Что ещё тебе рассказать?» — спрашивает она, воспринимая меня как своего личного биографа, единственного хроникера её «блестящей» жизни, в которой Никита Сергеевич и Нина Петровна, Леонид и моя мама играли роль кордебалета, лишь усиливающего впечатление от её великолепной сольной партии.

При этом попытка воссоздать историю Любиной жизни выглядит нелегким делом. Не потому что информация недоступна, как в случае с Леонидом: его жизнь была короткой, поведение небезупречным, и его родители старались, как могли, избежать огласки его приключений. В Любином случае информация даже слишком доступна. Родившаяся раньше СССР и пережившая его на пару десятилетий, она до сих пор полна жизненной энергии и оптимизма. Она словно бы заморозилась, застыла во времени в образе примерного коммуниста 1930-х годов. Её жизнерадостный характер — как воплощение старых советских плакатов, пропагандирующих фальшивый энтузиазм того же рода, что и знаменитое сталинское «Жить стало лучше, жить стало веселее» [78] См. прим. 53. .

Большинство Любиных рассказов представляют её в двух равновесных ипостасях: святой девы Марии, с одной стороны, и покорительницы мужских сердец, своего рода Марии Магдалины, с другой [79] Уильям Таубман однажды пошутил, что он, должно быть, стал последней Любиной победой; он считал её «замечательно неугомонной». Когда он познакомился с Любой в начале 1990-х годов, 80-летняя женщина его очаровала. Когда он завершил биографию Хрущёва, он послал ей текст и настоял, чтобы она прочитала страницы, относящиеся к ней. С помощью знакомого переводчика она это сделала и была оскорблена своим описанием, посчитала, что Таубман поступил с ней несправедливо, хотя на самом деле он сделал ей комплимент, уделив так много места в своей книге. Свои претензии — тридцать пунктов — Люба скрупулезно изложила в трёх тонких школьных тетрадках. « Я прочитала части о себе и месяц не могла оправиться от шока. Боже! Кто наговорил вам этой лжи?» Заметки испещрены восклицательными знаками и словами типа «ужасно» и «несправедливо». Таубман позже признался, что был поражен, «с каким жаром Люба требовала исправлений». Её требования, однако, были абсурдны: например, ей не понравилось, что биограф написал, что до встречи с Леонидом у неё «было прошлое». У неё действительно было прошлое — как минимум, одна связь с Ефимом Белоненко, отцом Толи. Но она была возмущена: «Какое прошлое? Мне было двадцать четыре. У меня было только настоящее». На самом деле, в 1938 году ей было двадцать шесть, и для человека, так добивающегося правды, это намеренный обман. Она не хотела, чтобы кто-то знал о разнице в возрасте между ней и Леонидом. . Другие аспекты её жизни тонут в разночтениях и непоследовательности, хотя в последние годы она и постаралась «причесать» своё жизнеописание, убрав из него «лишние» детали. В детстве я знала, что у Любы был один брак до Леонида и один после. Теперь же она утверждает, что Леонид был её единственным мужем, и пишет об этом в газеты в ответ на их публикации о сыне Хрущёва [80] См.: Лисниченко Ирина. Любовь Сизых: После моего ареста моя дочь осталась в семье Хрущёвых и Никиту Сергеевича называла папой // Факты и комментарии. 2009. 25 сентября. . Если кто-то начинает говорить о других женщинах Леонида, она неизменно возражает, что была единственной женщиной, которую он любил: «У него была только одна официальная жена — я, единственная, кого приняла его семья».

Однако несколько лет назад я узнала, что это не так. У меня в Нью-Йорке было два часа ночи, когда позвонил телефон. Как у большинства людей сегодня, мой мобильный лежит рядом с подушкой. Увидев, что звонит мама, я разволновалась: что-то случилось в Москве? Или она просто забыла о разнице во времени? Я взяла трубку:

― Что такое? Люба умерла? У меня глубокая ночь!

В ответ мама только тяжело дышала, не в силах подобрать слова. Как многие русские, она склонна поддаваться эмоциям — однажды расплакалась, когда я сказала ей, что больше не люблю поэзию — поэтому я не ожидала услышать что-то действительно серьёзное.

― Так в чём дело? — снова спросила я.

― Представляешь, — прорыдала она. — Брака не было!

― Не может быть! — я сразу поняла, что она имеет в виду Любу и Леонида и чуть не расплакалась сама.

Мама продолжала дышать в трубку, и у меня упало сердце. Мы все незаконные: как я могу писать о Хрущёвых? Я даже не знала, кто мы после этого. Продолжая слушать мамины вздохи, я встала, включила свет и начала ходить по квартире. Наконец, успокоившись, она попыталась оправдать Любу:

― В конце концов, мать и отец тоже никогда не были женаты. Но не вступить в брак после революции было совсем не то же, что остаться неженатыми в 1930-х, в разгар сталинизма, с его возвратом к традиционным семейным ценностям. Не желая с ней спорить и расстраивать ещё больше, я молча её выслушала: