Нина Хрущева - Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах

И хотя подтверждений последней любовной интриги я не нашла, возмущение Ирмы вполне объяснимо с точки зрения советской логики. Освобождение женщин было существенной частью словаря эпохи, но на деле советский мир продолжал оставаться мужским миром. Мужчины могли иметь жен и многочисленных любовниц на стороне, но женщин за подобное поведение строго судили. В этом мире, где тесно сплелись патриархальность и прогресс, у Любы не было шансов победить. Она была женщиной и индивидуалисткой (эгоисткой, по мнению Ирмы) в стране, которая не признавала индивидуализма и индивидуальных интересов в деле решения грандиозных задач, будь то диктатура пролетариата, война с Германией или мировой коммунизм.

К 1942 году положение члена семьи Хрущёвых перестало радовать Любу, и с этим надо было что-то делать. Леонид уехал на переподготовку, а она, одинокая и незамужняя, осталась среди людей, которые так и не стали ей родными. Между тем, галантный француз рассказывал ей о волшебной жизни, которую она могла бы вести в модном Париже, будь у неё подходящее образование и способности. Так Шмитляйн, пояснила мне Люба, повлиял на её решение поступить в Военный институт иностранных языков Красной Армии, который готовил преимущественно офицеров советской военной разведки [85] Эта версия отличается от той, что приводит Таубман (с подачи самой Любы): якобы это Вера Чернецкая убедила её изучать французский. — Taubman. Khrushchev. Р. 158. Этот институт (в нем позднее учился и мой отец) стал alma mater для многих советских шпионов времен Великой Отечественной и холодной войн. .

Изучавший историю женского шпионажа отставной агент МИ-6 Э. Кукридж (также известный как автор популярных книг о шпионаже Эдвард Спиро) написал в 1959 году книгу «Сёстры Далилы: Истории известных женщин-шпионов». В ней он, в частности, пояснял: «Наградой в глазах большинства женщин-шпионов была… капитуляция мужчин… Женщины-агенты, которых я встречал, признавали, что не могли устоять перед жизнью, в которой их главная задача — покорять мужчин, само положение которых обязывает их быть неподвластными женским чарам и соблазнам» [86] Cookridge Е. Н. Sisters of Delilah: Stories of Famous Women Spies. Цит. no: Wheelwrigth Julie. Poisoned Honey: The Myth of Women in Espionage // Queen’s Quarterly 100/2 (Summer 1993). P. 293. . Это описание как нельзя лучше соответствует репутации Любы — «женщины-вамп», как любит называть её моя сестра Ксения — с её страстным желанием властвовать над мужчинами. Изучение иностранного языка было её шансом добиться такой власти и начать новую романтическую карьеру в секретной службе. Но для этого ей нужно было оставить детей.

Когда Нина Петровна узнала о решении невестки ехать поступать в институт иностранных языков в соседнем Ставрополе-на-Волге (ныне Тольятти), она попыталась отговорить её: «Люба, ты не можешь оставить детей в такое время. Неизвестно, что может случиться с ними, с тобой, с нами…» Это говорила женщина, которая вывезла в эвакуацию всех, кого смогла, из своей родни — чуть не двадцать человек — и заботилась о них всю войну.

Но Люба не сдавалась. « Я свободный человек. Не лезьте в мою жизнь, — сказала она Нине Петровне. — Мой муж на войне, и я не уверена в будущем моих детей. Мне нужно получить образование, чтобы я могла о них позаботиться. Лётчик это не вариант, а моя геологическая работа банальна».

Понятно, что её старые специальности больше не казались ей блестящими. Непонятной была её логика: уехать от детей, чтобы быть им лучшей матерью. Зачем? Хрущёвы поддержали бы её в любом случае, при живом или мертвом Леониде, ведь для всех она была женой их сына. Теперь-то я знаю, что уезжала Люба не потому, что нуждалась в работе или боялась потерять мужа; она не знала, будет ли он вообще её мужем. Изучение французского давало ей шанс достичь успеха, к которому она всегда стремилась. Если её мужчины (Шмитляйн женат, Леонид воюет и крутит романы на стороне) не могут ей в этом помочь, она позаботится о себе сама.

Старая ложь о браке, который они с Леонидом три года назад якобы заключили в Москве, догнала Любу в Куйбышеве. Возможно, лучшим выходом было бы всё рассказать Нине Петровне, которая наверняка проявила бы понимание, поскольку сама была не расписана. Скорее всего, она обвинила бы Леонида: после двух осечек с браками он вполне мог солгать. Но гордая и сердитая Люба предпочла месть, которую она облекла в форму любовной интриги с французом. Для жены советского офицера и невестки политического комиссара Красной Армии это был гарантированный скандал.

Скандал вышел ещё более некрасивый из-за того, что она бросила детей. Моя мама, которой тогда было два года, осталась с остальными детьми Хрущёвых. «Ей будет лучше с вами», — сказала Люба Нине Петровне. А девятилетний Толя остался с Аришей. Толя никогда не называл Леонида папой: Люба не разрешала, раз они формально не были расписаны, — но Ариша ничего этого не знала и была счастлива помочь «жене» племянника. Однако уже через полгода она умоляла Любу забрать сына в Ставрополь, потому что на него жаловались соседи. По свидетельству Марии Будённой, его поведение вызывало беспокойство многих родителей: он пугал девочек, спуская штаны, и мочился в общественном месте. Пришлось его забрать из школы и учить на дому. «Иногда Толя очень напоминал Леонида, только не был таким обаятельным», — сказала Будённая.

До Ставрополя, где располагался институт, было всего шестьдесят километров, но для Любы это был переезд в другую жизнь.

Уезжая из Куйбышева, она думала, что порывает со всем хрущёвским. Лет пять назад она рассказала мне о своём отъезде. «Было раннее сентябрьское утро, погода была чудесная. Я попрощалась со всеми и уже вовсю мечтала о новой жизни. За мной приехала машина, и пока мы выезжали со двора, я видела, как Юлочка бежала за машиной. Ей было только два, она ещё плохо ходила и несколько раз упала по дороге. И она кричала изо всех сил: “Мама, мама, не уезжай!” Этот крик до сих пор стоит у меня в ушах».

Я спросила её, не жалеет ли она о том, что уехала тогда — на фоне того, что вскоре погиб Леонид, и всего прочего, что потом случилось. «Я ни о чём не жалею, — возмутилась она. — Я хотела стать профессиональным переводчиком». Конечно, а всего несколькими годами ранее она так же мечтала стать профессиональным пилотом. При этом воспоминание о маленькой дочери, бегущей за автомобилем и умоляющей её не уезжать, вызывает у неё не угрызение совести, а гордость. «Эта девочка меня так любила, что не хотела отпускать», — сказала Люба, и её лицо просияло от умиления дочерней преданностью.

Своё первое письмо дочери — моей матери — Люба написала лишь семь месяцев спустя после отъезда, когда Леонид уже был объявлен пропавшим без вести. Само письмо не сохранилось, но у бабушки сохранился ответ, написанный тётей Радой 13 апреля 1943 года. Она писала, как счастлива была маленькая Юля получить мамино письмо, как она заставляла всех читать ей его вслух до тех пор, пока она не выучила его наизусть, какой непоседой она стала и как смешно она произносит взрослые слова, путая «р» и «л». Завершая письмо, Рада просила Любу написать Юле отдельно: это так много значило для девочки. Но следующее письмо Люба написала дочери только через тринадцать лет — в 1956 году, после XX съезда партии.