Нина Хрущева - Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах

«Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Эту начальную строку из «Анны Карениной» любила цитировать моя начитанная бабушка, задумчиво добавляя к ней собственное умозаключение: «Война переворачивает всё с ног на голову и испытывает людей на прочность, даже когда нет ежедневных трудностей».

Поначалу я думала, это она о том, как вызволяла своих родителей из Западной Украины накануне нацистской оккупации. Для того чтобы без проблем миновать военные кордоны, ей посоветовали надеть советскую военную форму. «Всё прошло хорошо, — сказала бабушка. — Но когда дед узнал, как я использовала форму, он очень рассердился. Сейчас я не понимаю, как могла быть тогда столь беспечна. Но семья прежде всего, особенно во время войны. Впрочем, там, вблизи линии фронта, я пожалела, что больше не работаю пропагандистом. Я могла бы принести большую пользу армии». Теперь я понимаю, что она добавила это нарочно, чтобы смягчить получившееся противопоставление: она, с её семейным долгом, и Люба, с отсутствием такового.

Первой, кто подтвердил мои подозрения, оказалась Ирма, старшая дочь Ариши, бывшая нашей соседкой в доме на Кутузовском. В 1990-е годы, когда я собиралась писать книгу о бабушке Нине и других женах первых советских лиц, я спросила Ирму о том, как ей запомнилась семья и отношения в ней в военный период. Она сказала, что уже в 1942 году больше всего нареканий в семье вызывала Люба: «Лёня был тяжело ранен, почти не мог ходить и в октябре 1941 года прибыл долечиваться в Куйбышев. Поначалу она ходила к нему в госпиталь, а потом перестала, и Нина Петровна ходила вместо неё».

После месяца лечения в Ржевском госпитале и ещё одного в Барвихе лейтенант Хрущёв был отправлен в Куйбышев для реабилитации. Раны его почти зажили, но сломанная нога ещё была в гипсе и доставляла беспокойство. Леонид хотел летать, однако врачи настаивали на третьей операции и осторожно советовали ему подумать о мирной специальности — осторожно, потому что лейтенант обещал пристрелить любого, кто усомнится в его способности к воинской службе.

Степан Микоян (который, волей случая, дружил и с Леонидом, и с Василием Сталиным, с которым они вместе учились в престижной Качинской авиашколе) в это же время сам восстанавливался в Куйбышеве после ранения и был свидетелем шумных выходок младшего Хрущёва. При всей неопределенности, связанной с его здоровьем и будущей профессиональной карьерой — нога заживала очень плохо, лечение заняло больше года — Леонид, по свидетельству Микояна, ничуть не унывал. Чтобы повеселить себя и других пациентов, он постоянно устраивал розыгрыши, жертвой которых чаще всего становилась его мачеха. «Просто она очень легкая мишень», — оправдывался он.

Будучи ответственным человеком, Нина Петровна навещала пасынка почти каждый день. Ровно в 16:00 она входила в приёмный покой госпиталя и оказывалась «под огнем» его шуточек. Едва оправившись после очередной операции, он пытался шокировать мачеху: ходил без костылей, балансировал на одной ноге, вскакивал на подоконник, однажды даже встретил её, прыгая вверх и вниз по ступеням. Его приятели хохотали до упаду, а Нина Петровна, возмущенная его поведением, в гневе покидала больницу.

В феврале 1942 года Леонид, всё ещё зависимый от костылей, уже не мог терпеть бездействие. С начала зимы они со Степаном периодически сбегали из госпиталя на ближайший аэродром. Леонид, когда-то работавший пилотом-инструктором ОСОАВИАХИМа в Киеве и Москве, обнаружил некоторых из своих бывших учеников в учебном авиацентре в пригородном Киржаче. «Лёня знал всех. У него повсюду находились старые друзья», — вспоминал Микоян:

Хотя с его травмами ему нельзя было куда-то ходить, его бывшие ученики всегда были рады помочь и позволяли нам брать учебные самолеты, чтобы полетать. Иногда мы летали в город. Он был хвастун. Я был лётчиком-истребителем, это более престижная профессия, чем бомбардировщик, но я только-только закончил школу. И он показывал мне, какой он классный пилот.

Однажды мы поспорили, кто сможет пролететь ниже над землей.

Леонид был не просто бесстрашным — мы все были — он был рисковым, летел на бреющем над домами, почти касаясь крыш, особенно дома на Вилоновской, где жили наши семьи.

Ту же самую историю рассказывала моей маме тётя Ариша. Во время этих показушных рейдов Леонида весь дом содрогался от рева его самолета, и бабушка Ксения потрясала палкой и кричала в потолок: «Лёнька, хулиган, слезай! Я знаю, что это ты!»

Степан также припомнил, как однажды они с Леонидом оказались во дворе их куйбышевского дома, и Леонид указал ему на маленькую толстощекую девочку в песочнице. «Моя дочь», — с гордостью сказал он.

Я спросила Степана, знал ли он, что Леонид женат.

Микоян покачал головой и признался: «Конечно, я предположил, что раз есть дочь, должна быть и жена. Но, между нами, Лёня тогда был влюблен в другую». Как написал Степан в своих мемуарах 2006 года, в их компании бывали «две молодые танцовщицы из Большого театра — Валя Петрова и Лиза Остроградская, с которыми мы познакомились и подружились… Эти встречи приобщили меня к балету… Я и сейчас к нему неравнодушен…» [73] Микоян С. А. Мы — дети войны. — М.: Эксмо, 2006. С. 99–100.

Валя была девушкой Степана, а Лиза — Леонида, хотя, говоря мне об этом, Микоян тут же уточнил (возможно, потому что в тот момент в комнату вошла его жена Элеонора): «У меня с Петровой были платонические отношения, а у Лёни с Лизой, конечно, нет». Тут Степан подмигнул мне: «Он не верил в дружбу между мужчиной и женщиной».

Обе девушки танцевали в кордебалете. Лет десять спустя, уже в Москве бабушка Нина как-то повела двух Юль, «большую» и «маленькую», на представление в Большой театр. Они сидели близко к сцене, в левой боковой ложе, и в какой-то момент моя мама услышала, как Юля большая шепотом спросила у бабушки: «Это не Остроградская там, Лёнина бывшая зазноба?»

Бабушка навела на сцену бинокль, чтобы убедиться, и подтвердила: «Несомненно, она».

Ранней весной 1942 года Степан, в отличие от Леонида, полностью поправился, и друзья расстались. В медицинской карте Хрущёва из Центрального архива Министерства обороны в Подольске содержится отчёт о послеоперационном обследовании от 18 февраля 1942 года, в котором говорится, что лейтенант «физически негоден к военной службе» [74] Цит. по: Колесник А. Леонид Хрущёв // Аргументы и факты. 1989. № 46. 18–24 ноября. .

Ради этого обследования Леонид специально летал в Москву. По воспоминаниям тёти Рады, которой тогда было тринадцать, ходил он ещё с трудом, но запретил всем спрашивать о его самочувствии. За время войны Рада несколько раз летала с Ниной Петровной в Москву повидать отца, Никиту Сергеевича, и тогда в феврале их визит совпал с поездкой Леонида. Все трое остановились в новой квартире Хрущёва на улице Грановского, 3 (теперь это Романов переулок — самый центр, до Кремля рукой подать), на верхнем этаже тёмно-красного пятиэтажного здания с многочисленными пристройками и внушительным внутренним двором. Квартира была просторная, с блестящим паркетом, огромными окнами и сводчатыми потолками, обрамленными лепным карнизом. В том же доме проживали и другие представители советской политической элиты, в том числе военные, к примеру, маршалы Будённый и Тимошенко. Сегодня стены этого здания сплошь увешаны памятными табличками с именами выдающихся жильцов, только Хрущёва среди них нет.