Лариса Литвинова - Летят сквозь годы

— Да, слушаю. Здравствуйте, товарищ генерал. У нас — отвратительная. Нет, только дремлем, сидим все на КП. Рядом со мной. Передаю ей трубку. — Ракобольская протянула трубку Бершанской.

— Бершанская слушает. Здравия желаю, товарищ генерал. Спасибо. А с чем поздравляете? Что? Большое спасибо, товарищ генерал! Сейчас объявлю всем!

Командир полка положила трубку и встала. Все подняли головы: «Может, погода прояснилась? Или отбой?»

— Товарищи! Девушки… Да что же это я? Совсем растерялась. Товарищи, нашему полку присвоено звание «гвардейский». Поздравляю вас, товарищи гвардейцы! Наш полк теперь называется: сорок шестой гвардейский.

Сначала грянуло «ура!». Потом девушки повели себя совсем не так, как подобало бы суровым воинам-гвардейцам. Они обнимались, целовались, бессвязно выкрикивала:

— Ой, девочки! Гвардейки!

— Вот это радость!

— Подруженьки, голубоньки… гвардейцы мы…

Прозвучало излюбленное Танино, произнесенное торжественно:

— Ай да мы! Спасибо нам!

— Спасибо Родине, партии и правительству, — поправила ее комиссар Рачкевич.

Все опомнились и начали произносить речи.

— Товарищи гвардейцы, в нашем полку нет ни одного мужчины, — сказала парторг Мария Ивановна Рунт. — И мы, женщины, оказались в силах справиться с любой возложенной на нас задачей. Даже военной, даже боевой.

— Родина! Наша Советская Родина сделала меня крылатой. И тебя! И тебя! — Таня положила руки на плечи тесно стоящих рядом Веры Белик и Кати Пискаревой. — Может, я от волнения что-нибудь и не так скажу. Но я не могу не сказать. Родина, комсомол подняли нас в небо. А меня прямо из омута, из болота. Недаром улица, где я росла, так и называлась Болотной. Я выросла в религиозной семье. Моя мать неграмотная и ничего, кроме молитв, не знала. А Родина мне дала все. Я стала не только грамотной. Я научилась управлять самолетом. Новое гвардейское звание — новое для нас обязательство. Будем же еще крепче бить врага!

Солнце и весенний ветер быстро подсушили землю. Кончилась распутица, и началась нормальная боевая работа. Нормой считалось, когда каждую ночь экипажи делали по пять — семь вылетов. Бомбили и бомбили. Днем эти бомбовые удары тщательно подготавливались. Таня объясняла и вместе с летчиками и штурманами отрабатывала различные варианты подхода к цели, поведения над целью. За внимание, за щедрую передачу опыта все полюбили своего командира. В полку бытовало выражение, оброненное как-то Бершанской: «Как рыба в воде, так наша Макарова в воздухе».

Все шло хорошо. Только Таня почему-то часто бывала невеселой.

Как-то я спросила ее:

— Что с тобой, Танюша? Почему у тебя такое мрачное настроение?

Она вначале пыталась отшутиться, а потом сказала:

— Знаешь, я решила, что не могу, не должна быть командиром эскадрильи.

— Почему? Что ты болтаешь?

— Ладно. Ты — парторг эскадрильи, все должна знать. Командир полка много раз делала мне замечания, что у нас в эскадрилье сплошное панибратство. Не соблюдается воинская субординация. Все называют друг друга по именам, а чаще — кличками. Ко мне все обращаются не по званию и не по должности, а просто Таня или Макарыч. И я не могу этого изменить. Ну скажи, к чему я назову тебя «товарищ командир звена», когда ты для меня друг Лорка? И так я со всеми. Вот ты говоришь мне: «Что ты «болтаешь?» Каждая подчиненная мне может сказать так же. Значит, я недостаточно серьезна, не требовательна для командира. Не могу быть командиром. Вот и все!

— Танечка, милая! — Я хотела обнять ее, но тут же поправилась: — Товарищ командир эскадрильи, а вы найдите в себе силу воли и заставьте себя обращаться со все-ми официально. Строго. По-гвардейски.

— В том-то и секрет, что необходимо по-гвардейски. А я не могу. Не получается у меня.

— Нет, Танечка, это нужно сделать. Неужели из-за этой мелочи ты не будешь нашим командиром?

— Это не мелочь! Это воинская дисциплина! А у меня ее нет.

— Как это нет? Все приказы, все задания, все, все ты выполняешь. Разве это не дисциплина?

— Это дисциплина не командира, а рядового бойца. Я сама приказания выполняю, а с других потребовать не умею. Ты думаешь, мне легко? Я совсем сон потеряла.

— Это ты все придумала.

— Ничего я не придумала. В том-то и беда.

После этого разговора были беседы с летчиками и техниками эскадрильи. Все обещали подтянуться.

В общежитие второй эскадрильи адъютант Маша Ольховская принесла большую пачку газет и писем.

— Девчонки, налетай! Почта пришла!

— Минуточку, минуточку! Раздам по порядку. Белик, Радчикова, Рогова, Макарова, Чечнева! — выкрикивала Ольховская фамилии счастливчиков.

Таня получила три письма. Одно — из дому. Второе — от школьной подруги Маруси Перемотиной; та писала, что тоже ушла добровольцем на фронт, служит в зенитных частях. Особенно порадовало Таню третье письмо.

— Смотри, Верок, что мне бывший мой курсант пишет: «На счету имею четыре сбитых самолета противника. Воюю там, где теперь идут жаркие бои». Наверное, где-то под Курском парень. Мне не удалось стать истребителем, так мои питомцы дают фрицам прикурить. А ведь я просила Раскову зачислить меня в истребительный полк. Других наших девчонок — Валю Лисицыну, Раю Сурначевекую — зачислили. А мне Раскова знаешь что сказала? «У вас, Макарова, есть опыт ночных полетов. Вам лучше пойти в ночной бомбардировочный». И потому я оказалась в нашем полку.

— Ну и что, ты жалеешь? — ревниво спросила Вера.

— Немножко. Ты знаешь, как я люблю скорость. Вот бы на скоростном мы врезали!

— Ну тогда бы уж не было «мы». Тогда была бы одна ты.

— Это в смысле — на самолете. Правильно: без тебя. И это я себе плохо представляю, потому что с тобой как будто срослась. А вообще «одна» у нас быть не может. Смотри, Маруся Перемотина пишет: «Подалась в зенитчики, бьем стервятников в небе с земли». Это Маруся-то, которая тише воды, ниже травы — она со мной да с Виктором только и дружила, — говорит «бьем» — во множественном числе. Не может у нас быть «одна».

Вера не возражала.

В горьком раздумье Таня сказала:

— Дома вот у меня действительно одиночество. Сестренка с больной мамой одна. Сестра Мария, потому что была одна, умерла. Все богу молилась, милости просила. И умерла. А она меня вынянчила, мать мне заменяла.

— Ты вспоминаешь ее? Горюешь? А на похороны не попросилась поехать. Я тебе говорила: Бершанская отпустит, раз такое дело.

— Чудная ты, Вера! Разве тогда обстановка позволяла личными делами заниматься? А потом… Похоронить-то ее попы похоронили… еще заживо. Это уж ты будь уверена, они умеют в свой омут затаскивать. Я все о младшей теперь, о Верушке беспокоюсь… как она этому ладанному омуту противостоит?