Елена Вайцеховская - Москвины: «Лед для двоих»

— В начале моей работы он меня совершенно не поддерживал, — был ответ. — А ведь очень трудно, закончив со спортом, начинать самостоятельную тренерскую работу. Перед тобой множество дорожек и ты понятия не имеешь, какая из них главная. К моменту когда сам Москвин начал тренировать нас с Тамарой, он уже очень хорошо это себе представлял благодаря сотрудничеству с Белоусовой и Протопоповым.

Сам я лишь со временем понял, что сильный тренер — не тот, кто обладает очень сильными сторонами, а тот, кто не имеет слабых. Если в подготовке спортсмена где-то зияет дыра, то в экстремальной ситуации все наработанное годами может в эту дыру запросто ухнуть. Примеры я видел много раз. Когда сам начинал работать, то самым трудным было взвесить пропорциональную важность разных составляющих: сколько должно быть поддержек, шагов, вращений. Сколько внимания уделять чистоте реберного катания в обязательных фигурах, а сколько — геометрии самих фигур. Найти этот баланс не так просто.

Знаменитый теннисный тренер Боб Бретт, который работал с Борисом Беккером, Гораном Иванишевичем, Михаэлем Штихом, а в том числе тренировал и двух моих сыновей, считал, что если спортсмен не ушел с тренировки полумертвым, значит, тренировка проведена зря. Москвин никогда не был сторонником такого подхода. У него вообще никогда не проявлялось стремления «загнать» человека, выжать из него все силы. Он всегда старался решить ту или иную проблему за минимальное время, но с максимальным успехом. Старался вычленить элемент, в котором видел ошибку, и работать только над ним.

Собственно, и все мои сильнейшие спортсмены — Алексей Урманов, Алексей Ягудин, Евгений Плющенко — выросли в режиме двухразовых тренировок на льду по 45 минут каждая.

Москвину не было свойственно упрекать. Он, безусловно, мог высказаться в скептическом или ироничном ключе по отношению ко мне или Тамаре, но никогда не был злым. Из себя его можно было вывести разве что тупостью.

На каком-то этапе своей тренерской карьеры он, безусловно, боролся за результат. Но даже в этом, если сравнить его и Тамару, очень хорошо заметна разница в самом подходе к тренировке. Что бы Тамара ни делала со своими парами, со стороны всегда видно, что это — гонка за результатом. Москвин же просто работал, получая огромное удовольствие от самого процесса. Он был человеком с очень художественным видением мира. Иногда шел в тренерском поиске достаточно витиеватым путем. У него были разные спортсмены: талантливые, бездарные, среднего таланта, но он умел построить работу так, что в группе прогрессировали все без исключения.

Кстати, если говорить о моем тренерском опыте, наибольшую роль в выработке тех или иных методик сыграли занятия с бездарными учениками, с которыми я занимался в Америке или Италии исключительно с целью заработка. Когда ученик не блещет талантом, приходится постоянно что-то придумывать.

В одном из самых первых наших интервью Алексей Мишин сказал: «Мужским составом своей группы я мог бы успешно соревноваться хоть против сборной Америки, хоть против сборной мира». Действительно, питерскому тренеру на тот момент принадлежал своего рода мировой рекорд — никому и никогда не удавалось одновременно работать с таким количеством звезд, попеременно выводя их в чемпионы.

Много лет спустя я поняла: как бы ни старался Мишин отрицать влияние Москвина на свою собственную карьеру (а это действительно порой проявлялось довольно сильно), его тренерские наработки то и дело перекликались с тем, через что проходил он сам в прежней, спортивной жизни. В той самой, где ему однозначно повезло с наставником.

По поводу карьеры я однажды спросила Мишина: чего было больше — везения, удачного стечения обстоятельств, или же он просто знает рецепт успеха?

— В спорте всегда присутствует доля случая, — ответил тренер. — Если бы трехкратная олимпийская чемпионка Ирина Роднина родилась не в Москве, а, скажем, в Сыктывкаре или Улан-Удэ, если бы она не встретилась со своим тренером — Станиславом Жуком, мир имел бы такую фигуристку? Если ты родился там, где можно плыть, бежать или стрелять, это уже удача. То же самое касается и тренеров. Кем бы я стал, если бы родился в Магадане? Уж никак не тренером по фигурному катанию.

А дальше надо просто работать. Можно не быть знаменитым — люди интуитивно чувствуют, если в тренере есть искра божья. Ученики начинают «подплывать» сами. И только потом в этом перенасыщенном ученическом растворе неизбежно начинают появляться кристаллы и кристаллики.

— Звучит, действительно, как готовый рецепт. А как было в жизни?

— Я довольно рано почувствовал, что мне интересно тренировать. Во всяком случае, уже с конца своей спортивной карьеры приобрел киноаппарат, стал снимать, сам проявлял пленку, сам клеил, рассматривал по фазам, как человек движется. Делал все то же самое, что до меня делали Москвин, Жук, Эдуард Плинер.

Сначала у меня была самая простенькая камера. По-моему она называлась «Спорт» и стоила 14 или 15 рублей. Второй камерой была «Нева» с переключающимися объективами. Но в конце концов я накопил денег и купил японскую камеру и просмотровый столик, на котором, вращая пленку вручную, можно было медленно просматривать кадры.

Снимал я везде, где только мог, переписывал старые пленки, которые удавалось достать, а потом на сборах мои ученики все лучшее копировали на льду. Кинотека у меня была одна из самых больших в мире. Такая же, знаю, была у Жука, и Москвина.

Придумать в фигурном катании что-то новое довольно сложно. Для этого нужен большой исходный материал, опыт. Как чужой, так и свой собственный. Кстати, иногда ловлю себя на мысли, что раньше все мы не считали зазорным снимать, записывать. А сейчас большинство наших тренеров лишь скептически наблюдают за тем, что происходит на льду и практически не пользуются тем, что приходит в фигурное катание с Запада, от других специалистов. В какой-то степени идут по нашим стопам. Заимствуют расположение элементов, подбор музыки, хореографии…

— То есть, творчество превращается в ремесло?

— Это, кстати, не самое плохое понятие. Искусство — и есть ремесло, доведенное до высшей степени совершенства. Сравните, к примеру, мою работу и работу Тамары Москвиной. На первый взгляд, у нас все различно, но на самом деле, очень много общего. Она разработала свою систему построения программ, чередования элементов — и я тоже. Правила сейчас таковы, что, например, в короткой программе как не старайся, ничего принципиально нового не создашь. Даже в расположении элементов.

Многое предопределено физиологическими особенностями человеческого организма. Нельзя, например, самый сложный элемент оставлять на конец программы — спортсмен, скорее всего, с ним не справится. Существуют и другие законы. В театре артист никогда не стоит в углу сцены. Если стоит — значит, задумано что-то с этим связанное. Финальная часть спектакля — тоже всегда в центре. Черные козни — возле кулис. Это не что иное, как закон зрительского восприятия. И, думаю, именно потому в искусстве ему следуют повсеместно.