Елена Вайцеховская - Москвины: «Лед для двоих»

Еще один секрет успеха заключается в обстановке, в которой растет спортсмен. Помню, когда Олег Протопопов только начинал кататься в Ленинграде, он написал заявление с просьбой перевести его из Дворца пионеров в «Динамо» — на более крупный каток. Мол, на него должно смотреть больше зрителей. Он уже тогда чувствовал свою исключительность. Так и должно быть. Один из моих первых учеников Виталий Егоров в свое время соревновался со знаменитым японским фигуристом Игараши. Однажды на каких-то соревнованиях Егоров сказал: «Я сделаю тройной лутц, а Игараши увидит — и наверняка свалится», Так, кстати, и произошло.

Подобное ощущение внутренней силы всегда отличало и Урманова, и Ягудина, и Плющенко. Работать в одном коллективе им было очень трудно. Но, мне кажется, ребята интуитивно чувствовали, что все их результаты — следствие необычайно высокой конкуренции в группе. Сама тренировочная атмосфера двигала их так, что другим и не снилось.

— В ком из спортсменов вы впервые увидели возможность реализовать свои тренерские амбиции?

— Первой наиболее перспективной ученицей была моя жена — Таня Оленева. Она стала чемпионкой Советского Союза. Сам я был чемпионом страны лишь однажды и, естественно, победу Татьяны считал очень высоким показателем. Потом у меня каталась Наташа Стрелкова. Анна Антонова перешла ко мне из группы жены. У нее же начинали тренироваться Марина Серова, Таня Андреева — обе, как и Антонова, становились призерами юношеского первенства мира. Очень способным фигуристом был Виталий Егоров, позже пришел Юрий Овчинников, которого до этого много лет тренировал Москвин. А в 1976-м все амбиции были пресечены в корне — меня сделали невыездным.

— Чем вы так провинились?

— У меня на этот счет есть лишь подозрения. Видимо, кому-то мы с Овчинниковым очень мешали. Случилось это как раз перед выездом на Олимпийские игры в Инсбрук. Я даже получил тогда олимпийскую форму, помните — роскошные у олимпийцев были шубы. И когда мы все в этих шубах, с гвоздиками шли по Красной площади к Мавзолею, один из руководителей команды — покойный ныне Валентин Сыч — вполголоса мне и сказал: «Ты не едешь».

— И началась черная полоса в жизни?

— Сейчас я уже не считаю ее черной. Как говорится, нет худа без добра. Я погрузился в науку, написал диссертацию, посвященную прыжкам в фигурном катании, получил ученую степень, — в общем, старался находить какие-то преимущества в навязанном мне образе жизни.

Закончилось все это очень странно. Я периодически пробовал обращаться в разные инстанции и однажды решился поехать в Москву в ЦК КПСС и к председателю Спорткомитета СССР Сергею Павловичу Павлову. Павлов принял меня рано утром, еще до начала рабочего дня, выслушал, потом снял трубку какого-то своего телефона, попросил, чтобы его соединили с первым секретарем ленинградского обкома партии Борисом Ивановичем Аристовым и говорит: «Боря? Это Сережа. У меня тут Мишин Алексей Николаевич сидит…».

Потом он попросил меня выйти, так что содержание самого разговора я не слышал. Распрощались мы тепло, я сразу же направился в ЦК, но не успел войти в кабинет, как услышал: «Что вы ерунду говорите? У вас абсолютно все в порядке». Я вернулся домой и к полному своему изумлению обнаружил, что все действительно в порядке — я выездной. Та история очень здорово меня закалила. Хотя с точки зрения тренерской работы, меня остановили на три года: кто же отдаст невыездному тренеру хорошего ученика?

Главное отличие Мишина от своего тренера заключалось, пожалуй, в том, что для него, как и для Тамары, цель стать лучшим во чтобы то ни стало, затмевала все. Возможно сказывалось то, что они сами, будучи спортсменами, хоть и не достигли больших высот, но слишком близко к ним подобрались. Успели вдохнуть этого победного воздуха до такой степени, что отравились им на всю жизнь.

— Когда тренер говорит, что считает главным — воплотить на льду музыку, то для меня это, простите, детский лепет на лужайке. Не об этом надо думать. А о том, чтобы завоевать медаль и победить всех соперников, — говорил мне Мишин. — Надо видеть конечную задачу — «goal», — как говорят американцы. А она в спорте одна — выиграть. Вот и я прежде всего думаю, что во-первых, моя программа должна быть безупречной технически, чтобы спортсмен мог с ней победить. Во-вторых, она должна быть предельно удобной для фигуриста, чтобы он мог ее выполнить так, чтобы победить. В третьих, программа должна понравиться судьям, чтобы они оценили ее максимально высоко и ты, опять же, мог бы победить.

Когда я однажды попросила Москвина дать оценку тренерской деятельности своего ученика, Игорь Борисович сказал:

— В спорте ведь результат говорит сам за себя. Если он есть, значит тренер работает правильно. Мишин встал на ноги во многом благодаря своей диссертации, которую защитил, когда работал на кафедре велосипеда и коньков в институте Лесгафта. Взял тему биомеханики — этой областью в те годы вообще занимались немногие. Правда потом, когда Мишин отправился получать отзыв о своей научной работе на кафедру теоретической механики в институт Ульянова-Ленина, человек, к которому его направили, оказался моим приятелем по яхтенным делам. Он долго меня тогда поддевал. Мол, прочитал диссертацию моего ученика и еще раз утвердился во мнении, что спортивной науки не существует.

Безусловный плюс Мишина заключается в том, что он хорошо умеет использовать людей. Привлекает к работе самых разных хореографов, других специалистов. У Тамары таких специалистов всегда было значительно меньше. Хотя она тоже, как и Мишин, никогда не спрашивала моих советов. Возможно, мне просто не удалось сформировать ее как тренера. А может наоборот — сформировал слишком самостоятельную личность…

Иногда противоречия между нами во взгляде на фигурное катание становились столь велики, что я даже шел на хитрости. Помню, когда Тамара ставила короткую программу для Юко Кавагути и Александра Смирнова под «Лебедя» Сен-Санса, ей в процессе работы попалось это же произведение, но с голосом. И она решила поставить этот музыкальный кусок в той части программы, где были запланированы шаги.

Шаги — это такая вещь, которую нужно обязательно оттенить. Я сам иногда вообще брал для шаговой комбинации другое произведение — чтобы сменой музыки подчеркнуть особенность этой части программы. Тамара же никак не могла решить, куда этот вокализ воткнуть.

Зная, что меня она не послушает, я стал действовать через Артура Дмитриева. Попросил его подсказать Тамаре передвинуть вокализ на самое начало шаговой дорожки, но после маленькой паузы. Чтобы зрители получили возможность осмыслить, что под новую музыкальную тему начинается новый элемент.