Алексей Каплер - Долги наши

Во время карательной экспедиции фашисты, узнав в одной из деревень, что здесь продолжает работать школа, сожгли ее здание.

Учительница вместе с детьми ушла в лес. После ухода карательного отряда учительница собрала детей в другой деревне, и школа продолжала жить.

Мы увидели дом, где сейчас находилась эта школа. Половину дома развалило воздушной волной. Зияющие дыры в стене залатали, забили, законопатили соломой. Школа работала, в ней учились дети.

Мы вошли в оставшуюся половину дома. Меня сопровождал высоченный красавец — партизан Александр А., весь обвешанный гранатами, патронными сумками и пистолетами; на груди у него висел немецкий автомат. Этого парня, бывшего парикмахера, теперь знаменитого партизанского начхоза, знали и любили все.

Комната была наполнена детьми, они сидели вокруг учительницы. В углу перевязывали старичка — брата женщины, в доме которой сейчас находилась школа. Он лежал на боку и придерживал над головой задранную рубаху. На его обнаженной спине темнели две осколочные ранки.

— Шурка… — весело зашептал он, увидав начхоза. — А я-то попался, Шурка. Табак есть? Это что же, всю осьмушку мне? Дело!

Шел урок. Быстроглазый мальчишка читал по книжке Шестакова первую главу «История СССР».

В избе было тихо. Подперев мордочки руками, слушали ребята чтение. Эти маленькие люди узнавали мир таким сложным, каким он никогда еще не был. Так много уже видели они добра и зла, так горько ошиблись в одних людях и так беззаветно полюбили других, ибо нигде не проявляются с такой полнотой истинные качества человека, как здесь, в тылу врага, нигде с такой легкостью не спадают с людей маски, которые в иных условиях они бы могли носить всю жизнь.

Быстроглазый мальчик читал…

В воздухе загудели самолеты. Учительница не спеша повернулась к окну. Низко, над самой деревней шла пятерка немецких «юнкерсов» с крестами и свастиками на фюзеляже.

Учительница так же неторопливо отвернулась от окна и сказала:

— Дальше.

Мальчик послюнил палец и перевернул страницу.

— …большое место в хозяйстве славян занимали охота, пчеловодство и рыболовство. У славян был родовой строй. Стада, пастбища, пахотные земли составляли имущество рода…

Самолеты пронеслись мимо.

Урок продолжался.

Холодная, прозрачная ночь. Тридцатиградусный мороз. Яркая луна. Оглушительно скрипят полозья саней.

По временам ездовой вытягивает губы и говорит «тпру».

Сани останавливаются. Мы прислушиваемся. Облачко синего пара поднимается над спиной разгоряченного жеребца.

Тишина. Ни звука. Продолжаем путь.

— Не наша погода, — говорит командир.

Он сидит рядом со мной в санях большерукий, длинноногий, в черном полушубке, с автоматом на груди.

У командира резкие черты лица, сросшиеся на переносице брови, глубокая ямка на подбородке.

— В такую погоду партизанам делать нечего. Наша сила во внезапности, а разве подберешься тайно к объекту, когда снег скрипит, как проклятый, на тысячу голосов…

Мы проехали с командиром в деревню. Вошли в избу. Здесь было много народа.

Из-за стола поднялся высокий человек.

— Вот удача, — сказал он, — что приехал товарищ командир. Как раз побудет при событии.

На столе лежала синяя школьная тетрадь. Председатель взял ее и раскрыл.

Наступила тишина. Все знали уже, что сейчас произойдет. Мужчины сняли шапки.

Председатель прочел:

— «Москва. Кремль».

И вдруг заплакали женщины. Почти беззвучно, утирая уголками платков глаза, ладонью смахивая бегущие слезы, они плакали все время, пока читалось письмо. Они слушали рассказ о себе и заново переживали свою жизнь за месяцы, проведенные в отрыве от родины.

Когда председатель закончил чтение, снова стало тихо. Люди были сосредоточены. Никто не спешил высказаться, и председатель никого не торопил. Он закрыл тетрадку и положил ее на стол.

— Имею поправку, — сказал коренастый старик с винтовкой за плечом.

Это был один из храбрейших партизан отряда «За Родину».

— Пожалуйста, — председатель подвинулся, давая ему место возле себя за столом.

Но старик остался в углу и спросил:

— Как там, прочти-ка, у нас сказано, что они хотели нас сломить?..

Председатель нашел место и прочел его снова:

— «Кровавые фашисты хотели сломить наш дух, нашу волю. Не выйдет!» Ты про это?

— Про это. Тут не нужно говорить «не выйдет», это ты зачеркни…

— Почему?

— Зачеркни, говорю. Зачеркни. Ну! Совсем иначе надо. Надо сказать так…

Старик стоял, упрямо наклонив голову. В его глазах горел злой огонь.

— Надо сказать: они забыли, что имеют дело с русским народом, и напиши, что русский народ никогда не будет стоять на коленях. Мы не покоримся. Я понятно говорю?

Старик поправил ремень винтовки и распрямил плечи.

— Понятно, понятно, — заговорили со всех сторон. — Это правильно. Надо так сказать.

Поправку внесли, и народ стал подписывать письмо.

Люди эти прекрасно понимали, что подпись может стоить жизни и подписавшему, и всем его родным.

Я внимательно смотрел на колхозников и на партизан, на то, как они подходили к столу, как подписывали в полной тишине. Это было очень торжественно. Похоже было на какой-то замечательный обряд. В эти буковки, которые выводились простым карандашом, в буквы собственного имени человек вкладывал все, чем он обладал, — свою жизнь, свои надежды, свою честь, свое бесстрашие, свою ненависть к врагу.

Великий народ!

Одна женщина возле меня сказала соседке:

— Я бы хотела, чтобы там, в Москве узнали, что у меня рука не дрогнула и что мне плакать хотелось, когда подписывала…

А немцы думают, что они завоевали эти места и этих людей!

В районе, соседствующем с партизанским краем, бургомистр собрал всех назначенных немцами старост на совещание. Самому бургомистру на совещание попасть не удалось, так как деревенские мальчики после неудачных попыток убить его или хотя бы спалить его дом поймали бургомистра в бане и ошпарили кипятком до полусмерти.

Совещание проводил его помощник. Он сообщил, что старосты должны составить план, какая деревня сколько продовольствия даст германской армии. Совещание было в разгаре, когда вошли в дом три партизана. Двое встали у дверей, а третий подошел к столу и сказал:

— Люди пришли и дали нам сигнал про ваше совещание. Так вот, во-первых, в корне меняю вам повестку: обсуждение про то, как и чем помогать немцам, отменяется. Вместо этого будете сейчас решать другое — именно когда, кто, сколько, чего сдаст партизанскому движению. Это раз. Теперь два: вот этого вашего председателя я сейчас прикажу вывести и расстрелять.