Виталий Николаев - Танины тополя

В этот день Николай пришел домой с ночного дежурства усталый, осунувшийся. Наскоро побрился, умылся колодезной водой, положил в карман ломтик черного хлеба, картофелину,

— Куда ты? — с тревогой спросила жена.

— На Чепцу. Первый революционный субботник объявили. Будем выгружать бревна.

— Чуток отдохни. Смотри, на тебе лица нет.

— Нельзя, Маша. Понимаешь, нельзя. Не время сейчас отдыхать, — Николай сделал движение к двери.

— Я с тобой, — сказала Мария.

— Не надо. Работа тяжелая, тебе сейчас не под силу.

Хлопнула калитка. Мария, прислушиваясь к удалявшимся шагам, подбежала к окошку. По улице, вооруженные топорами, баграми и пилами, двигались к Чепце группы людей.

— Первый революционный субботник… — вслух размышляла Мария. Она накормила детей и, не выдержав, поспешила на берег.

Здесь было много народу. Возвышаясь над всеми, на помосте, составленном наспех из порожних ящиков, стоял секретарь уездного комитета партии Семен Корякин. В руках он сжимал кожаную фуражку.

— Товарищи! Надо помочь своим личным физическим трудом правительству рабочих и крестьян справиться с экономической разрухой, созданной хищниками буржуазного мира… — Корякин энергичным жестом поправил упавшую на лоб прядь густых волос. — Если все граждане, даже те, которые подчас склонны обвинить коммунистов и Советскую власть в недостатке тех или иных продуктов существования человечества… — здесь Корякин передохнул и продолжал уже проще: — Если все мы ударим по разрухе одним кулаком, — он резко провел в воздухе рукой, — то не придется, да, да, не придется сидеть голодом, в холодных помещениях.

Толпа одобрительно загудела. Корякин обвел ее строгим взглядом из-под густых рыжеватых бровей, хотел было продолжить речь, но опять коротко рубанул в воздухе рукой с зажатой в ней фуражкой и закончил:

— Митинг окончен, товарищи. За работу!

Дул сильный ветер, Чепца сердилась. Но длинные бревна с темными щучьими спинами не могли увильнуть от цепких и сильных рук. Живой человеческий конвейер подхватывал бревна, выносил их на берег. Непрерывно визжали пилы, стучали топоры. По лицам мужчин и женщин струился пот, но, казалось, никто не замечал усталости. Вместе со всеми, успевая и на воде и на берегу, работал секретарь укома Корякин. Только и слышен был его хрипловатый голос:

— Красная Армия, не подкачай!

— Железная дорога, поднажми малость!

— Молодцы, граждане, зимой зубами стучать не придется!

За каких-нибудь два-три часа были выгружены из воды десятки кубов древесного топлива.

Мария стала было помогать мужу складывать дрова в поленницы, но Николай отвел ее в сторону и, погрозив пальцем, сказал:

— Смотри у меня, Маша… Не думай даже. — Потом, тепло улыбнувшись, добавил: — Ты сына мне сбереги, а я за двоих управлюсь. Поняла?..

19 декабря 1919 года в доме Барамзиных на Мещанской родилась девочка. Ее назвали Таней.

Прошло несколько лет, и на Таниной белой рубашке появилась большая красная звездочка: Таня стала октябренком. А еще через два года комсомолец-пионервожатый повязал ей на шею красный галстук.

Когда в здании бывшей глазовской церкви был открыт первый пионерский клуб, Таня вместе с любимой подружкой Гутей Птицыной шла в колонне под дробь барабанов. Впереди колонны шагал знаменосец. На большом полотнище, таком же алом, как Танин галстук, был нарисован юный горнист и золотом отливали слова: «Будь готов! — Будем готовы!»

Неразлучные подружки Таня и Гутя жили почти на самой окраине города. Ходили в школу по улице Короленко, любили пионерские сборы и, как всякий из нас в детстве, заново открывали для себя родной город: забирались в самые далекие, незнакомые уголки, бродили по его лучеобразно расположенным улицам и, конечно, мечтали найти клад с несметными сокровищами.

Старый Глазов — город купцов и место ссылки — славился кабаками, тюрьмой да церковью. Поэтому каждая новостройка в годы первой пятилетки встречалась жителями как событие большой важности. Таня с Гутей видели, как строился льнозавод, масло- и молокозаводы, бегали на Сибирскую посмотреть здание мебельной фабрики.

Работала тогда еще в городе и целая армия кустарей-одиночек: шорники, сапожники, хлебопеки, портные — народ интересный, бывалый, небесталанный. Захотел ты иметь шкаф-буфет или диван с точеными ножками — иди к Хлыбову или Щепину, это по их части, сапоги со скрипом понадобились — ступай к Титлянову или Зяблову, часы остановились — Трапезников их починит. Ну, а самые вкусные пирожные, французские булочки, ароматные белые караван найдешь у Каплуна или Уткина.

Каких только историй не знали эти люди — заслушаешься! С некоторыми из них Таня и Гутя очень дружили, особенно со стариками, которые еще хорошо помнили, как в доме Холстинина сапожничал книжник Владимир Галактионович Короленко…

Не всех кустарей почитали в городе. Была, например, Кузьмина — мелкая торговка хлебом. Сама высоченная, с каланчу, а муж — маленький. Хлеб продадут, напьются и драку затеют. Скандалят на всю слободку. И так — каждый божий день.

Или Градобоиха. Она всех ребят ненавидела. Выйдет на улицу — только и слышен ее голос. Не голос, а голосище! Однажды выбежала она с кастрюлей горячей воды и обварила кипятком руку Тамаре Злобиной, одной из Таниных подружек. Но и ребята не оставались в долгу: забирались в Градобоихин огород и лакомились морковкой и репой.

Был еще мастеровой по прозвищу Екира мара, некто Чежегов — столяр и маляр. Через каждое слово вставлял свое любимое выражение «Екира мара». Когда выпивал лишнего, ругал всех на чем свет стоит. Тут уж ребята соберутся и кричат:

— Екира мара!

Он — за ребятами, а те — огородами и на сеновал. А вообще-то был он человек незлобивый. И одинокий. Только собака была у него. Он всюду ходил с ней.

По праздникам глазовцы собирались за Чепцой, на Вшивой горке. И не только горожане. С ярмарки, проходившей неподалеку, на площади Свободы (когда-то она называлась Церковной площадью), жители окрестных деревень, вдоволь наторговавшись, поворачивали сюда. Лошадки, почуяв, что их вот-вот распрягут, каждый раз норовили поскорее пройти через длинный деревянный мост на ту сторону — только ведерки с дегтем покачивались да веселее позванивали бубенцы.

Ах, эти гулянья за Чепцой-рекой с их разноязычной речью и пестрядью одежд! Будто сейчас вижу, как оправленный в зелень лугов невысокий холм с величавыми неподвижными соснами на нем вдруг оживает и преображается, играя многоцветьем красок!

…Удмурты из Ваёбыжа нарядные: девушки в рубахах из домотканины, с вышитыми рукавами, а иные и в покупных кофточках, на головах — шапочки круглые или шелковые платки; пожилые женщины полотенца поверх платков повязали, седобородые деды — в серых и белых сукманах. Иная модница еще лапти наденет с острым носком — любо посмотреть! А если уж юноша — удмурт или русский, по одежде не отличишь, — в галошах поверх сапог — держитесь, девушки!