Игорь Гарин - Непризнанные гении

Согласно одной из версий, самоубийство Жерара де Нерваля связано с прогрессированием той же болезни, что и у Шарля Бодлера (сифилиса). В письмах последнего есть фраза, которую можно интерпретировать именно таким образом: «Я почувствовал себя больным той самой болезнью, которой страдал Жерар, а именно — страхом, что не смогу больше ни думать, ни писать». Речь, по-видимому, идет о страхе распада личности в результате поражения мозга. Ш. Бодлер не имел приятельских отношений с Нервалем, но периодически они встречались, и он мог знать то, что Нерваль так тщательно скрывал…

Мечтой жизни Нерваля стало торжество жизни над судьбой. Он жаждал стать всемогущим, но не в смысле преодоления жизненных невзгод, но — в сфере духовной, творческой. В «Парадоксах и истине» (1844) Нерваль писал:

«Я не прошу у Бога менять что-нибудь в событиях, но изменить меня относительно вещей: даровать мне способность сотворить вселенную, которой бы я сам распоряжался, власть повелевать моей вечной грезой вместо того, чтобы ее претерпевать. И тогда я буду поистине богом».

Судя по всему, эту мечту ему удалось осуществить в поэзии. Марсель Пруст, явно предпочитавший Нерваля Бодлеру, по этому поводу сказал следующее:

«Если писатель пытался себя самого определить, уловить и осветить смутные нюансы, глубокие законы, почти неуловимые впечатления души, так это Жерар де Нерваль… Он нашел способ не только лишь рисовать и придать картине цвета своей мечты».

Нерваль оставил несколько сборников стихотворений «Немецкие стихотворения» (1830) и «Галантная богема» (1855), ряд исторических драм и оперных либретто («Осуждение Фауста», 1846), несколько повестей (сборник «Дочери огня», 1854). Поэтическое наследие Нерваля состоит из двух циклов: «Оделетты» и «Химер», опубликованных в приложениях к другим его книгам. Иногда к его лирике относят повести «Сильвия» и «Аурелия», насыщенные сновидческими фантазиями и народными поверьями.

«Оделетты», или «малые оды», немного напоминают — содержанием и строфико-метрическими приемами — лирику вагантов:

В «Химерах», вопреки просветленному очарованию «малых од», мы слышим опережающие время мучительные прозрения. Сплавляя эзотерическую философию, метафизику и мифы, одушевленную тайнопись мироздания и экзистенциальное мироощущение, причащаясь сновидениями к сокровенному смыслу жизни, Нерваль всё ближе подходил к горестному открытию, к жуткой догадке о потерянности человека во вселенском хаосе бытия. Обилие мистических намеков, реминисценций, великолепная символика, образующая глубинные пласты нервалевской мысли, вера в сон как иную жизнь, жажда доискаться заповедной истины человеческого удела — всё это перебрасывает мост от романтиков к Бодлеру и далее к экзистенциальным поэтам современности.

Отгадку как собственной участи на земле, так и таинств вселенной Нерваль, переводчик «Фауста» Гёте на французский язык и поклонник немецких романтиков, пробует отыскать в легенде. Отголоски мистерий Ближнего Востока (Нерваль ездил туда в продолжительное путешествие), древнегреческих мифов, христианских преданий, старинного фольклора, алхимических учений, позднейшего масонства — всё это сплетено здесь в причудливо личную нервалевскую мифологию, добычу наперебой оспаривающих друг друга толкователей. Подобному сознанию, во всем склонному видеть тайнопись, мироздание чудится одушевленным в каждой своей клеточке, поющим на тысячи голосов для уха, умеющего их расслышать…

Вошедшие в мировую сокровищницу поэзии «Золотые стихи» Нерваля глубоко экзистенциальны и во многом предвосхищают идеи Тейяра де Шардена, Мартина Хайдеггера и Альбера Камю.

Золотые стихи

Очнись! Все в мире чувствует.

Поэт отказывается пропеть оду человеку, но видит в нем божественно предопределенную частицу бытия, Наблюдателя, увенчавшего эволюцию растворенного в мире разума. Мистерия жизни заключена именно в животворящей мощи природы, совпадении «земных происшествий» с иными мирами и похожим на сон существованием.

Причаститься к сокровенному смыслу, а быть может, преднамеренному умыслу этого неумолчного бытийного круговорота, в котором смерть и воскрешение чередуются как залог надежды, Нерваль хотел бы через сновидчество. В вихрении грез, по его предположениям, вещает о себе впрямую, без вмешательства рассудка, сама природа, ее судьбоносные божества-зиждители. Вникнув в эту заповедную правду, душа, омраченная жизненными утратами, не раз смущенная жуткими предчувствиями и догадками о своей потерянности во вселенском хаосе, могла бы обрести согласие с собственным прошлым, настоящим и будущим, примиренно вписаться в распорядок и ход вещей. Жажда допытаться обетованной истины своих земных дорог — а ведь такая истина рано или поздно, осмысленно или неосознанно манит каждого как утешающее оправдание пережитого — и составляет притягательность «Химер», делая их доступными и для тех, кто не искушен в мистико-мифологических намеках, образующих подспудный пласт нервалевской мысли.

Хотя после смерти Нерваль не был забыт, но не было и широкого признания: лишь немногие писатели и поэты (например, Барбэ Д'Орвильи, Стефан Малларме) обращались к его наследию, пытаясь проникнуть в тайны его художественного метода. Многими чертами своего творчества Нерваль является предшественником французских символистов, его сновидческое творчество высоко ценили сюрреалисты. Лишь в 1868 году вышло в свет далеко не полное собрание сочинений, но только в конце XIX века появились воспоминания о Нервале, его избранная переписка и публикации первых исследований творчества. Только в 1914 году было опубликовано первое фундаментальное исследование Аристида Мари о Нервале, и лишь после этого была осознана его роль во французской литературе XIX века. Первые публикации сочинений Нерваля в серии «Библиотека Плеяды» были осуществлены в 1960-х годах.