Игорь Гарин - Непризнанные гении

Феликс Клейн создал важную область математики, ныне именуемую теорией моделей, а также в применении к пятому постулату доказал, что в природе существуют формальные утверждения, не доказуемые в рамках той или иной системы аксиом.

Кстати, когда гениальный Бернард Риман в 1854 году при вступлении в должность профессора Геттингенского университета прочел парадигмальную лекцию «О гипотезах, лежащих в основаниях геометрии» и дал чисто аналитическое определение этих пространств, он, как и его предшественники, оказался непонятым научным сообществом: история в который раз повторилась. Потребовалось долгих 40 лет после опубликования первых работ по неевклидовой геометрии для осознания «биотийцами» новаций, произошедших в математике, и их всеобщего признания.

Открытие неевклидовой геометрии «великолепной четверкой» радикально изменило пути математики как науки. За сим последовало обобщение полученных ими результатов Б. Риманом и пересмотр основ математического анализа, предпринятый Б. Больцано, О. Л. Коши и Н. Х. Абелем.

Проблема выбора геометрии, наиболее соответствующей реальному физическому пространству, исследовалась в дальнейшем самым великим из учеников Гаусса — Бернхардом Риманом. Именно он впервые задался вопросом, что нам достоверно известно о пространстве? Риман показал, что аксиомы Евклида являются эмпирическими, а не очевидными истинами. Риман избрал аналитический подход к проблеме пространства, поскольку геометрические доказательства не были свободны от чувственного опыта, «здравого смысла», способного привести к ошибочным заключениям.

В результате продолжительных поисков адекватного описания свойств физического пространства, Б. Риман пришел к мысли, что математическое описание пространства должно быть локальным, ибо его свойства могут меняться от точки к точке. Поэтому пространство следует описывать не конкретными величинами, но так называемыми метрическими тензорами, компоненты которого характеризуют локальные свойства пространства.

Я писал о непризнании гения массой, но во многом сказанное относится и ко взаимной вражде гениев, особенно к неприятию младших и наступающих старшими и уходящими. Это в равной мере относится к искусству (вспомним неприятие Гёльдерлина или Клейста Гёте и Шиллером) и к науке.

Достаточно сказать, что великий математик О. Л. Коши был крайне невнимателен к открытиям молодых, просто не желал вникать в их работы, терял их. Его поведение было косвенной причиной гибели юных гениев Э. Галуа и Н. Х. Абеля. Рене Декарт не терпел похвал в иной адрес, кроме собственного, недолюбливал своих великих современников. Блистательный Хемфри Дэви пытался помешать избранию своего ученика М. Фарадея в члены Королевского общества. К. Гаусс, как мы видели, не оказал публичной поддержки Я. Больяи, когда эта поддержка была тому жизненно необходима. Академик М. В. Остроградский высмеивал «Воображаемую геометрию» Н. И. Лобачевского.

Творчество Шекспира раздражало Вольтера и Толстого, Микеланджело презрительно утверждал, что его служанка лучше разбирается в живописи и скульптуре, чем Леонардо да Винчи, Э. Делакруа открыто поносил Д. С. Милле, а Прудон — самого Э. Делакруа, братья Гонкуры оставили самые уничижительные характеристики большинству своих выдающихся современников, а Иван Бунин считал достоевщину «самой отвратительной духовной заразой». Это далеко не исчерпывающий перечень — я уж не говорю о «слишком человеческом», присущем многим великим. Из бесконечного количества их слабостей укажу одну — весьма типичную. Гениальный П.-С. Лаплас, не чуждый примазаться к чужой славе, известен также как лукавый царедворец, наполеоновский граф, позже королевский маркиз. В 1810 году свой великий труд он посвятил «Наполеону Великому», но стоило «Великому» пасть, как Лаплас тут же написал: «Взгляните, в какую бездну несчастий погружает народы честолюбие и коварство их вождей».

Лицейский однокашник Теофиля Готье Жерар Лабрюни, известный под псевдонимом Фриц и вошедший в историю французской литературы как Жерар де Нерваль, хотя формально не относится к поколению прóклятых поэтов, в полной мере испил их горькую чашу: сиротство (преждевременная смерть матери, безотцовщина при живом отце, колесившем со своим госпиталем по Европе с наполеоновским войском), крушение юношеских надежд, развал богемного содружества «бузенго» — братства, служившего отдушиной в «гнилом болоте», истощивший нервную систему изнурительный труд литературного поденщика, бездомность и безденежье, трагическая любовь и смерть любимой, оставившая в тоскующей душе глубокую, незаживающую рану, постоянное ощущение злого рока, не отпускавшего его ни на минуту, усиливающийся душевный недуг — всё это с какой-то тупой неизбежностью вело пасынка судьбы к трагической развязке. В «Обездоленном», одном из проникновеннейших сонетов, сам поэт расскажет обо всем этом с пронзительной грустью.

Жерар де Нерваль родился в Париже в семье полкового врача. С рождения он воспитывался у родственников в провинции Валуа. В 1814 году был увезен отцом в Париж, учился в лицее Карла Великого, где получил прекрасное образование. Его первым литературным успехом являлся перевод «Фауста» Гёте. После этого Жерар начал писать драмы, первая из которых — «Ган Исландец», создана по мотивам знаменитого романа Виктора Гюго.

Хотя поначалу Нерваль приветствовал Июльскую революцию, он быстро разочаровался в ней и примкнул к «галантной» богеме Теофиля Готье, которая провозгласила лозунг: «Искусство для искусства». В конце 1830-х годов Нерваль пришел к мысли о полной бесплодности социально-политической борьбы (драма «Léo Burckart», 1839).

Мне кажется, что отрастивший себе волосы Иисуса поэт ощущал себя человеком немилостивой судьбы [82] Обращаю внимание на родство судеб и самоощущение «распятости» Нерваля и Ницше. , свидетельством чего является замечательное стихотворение из сборника «Химеры»:

Христос на масличной горе

Бог умер! Высь пуста…

Рыдайте, дети! Вы осиротели.