Игорь Гарин - Непризнанные гении

В Гейдельберге Роберт вел жизнь, мало совместимую с его скудным финансовым содержанием, поэтому его письма к матери и опекуну полны просьб о вспомоществовании. Но 30 июля 1830 года в 5 часов утра он пишет душераздирающее письмо матери, в котором умоляет благословить его на поприще музыки и посоветоваться с маэстро Виком о будущем ее сына. Хотя все родственники против музыкальной карьеры Роберта, мать идет ему навстречу и обращается к Вику с просьбой вынести честный вердикт относительно возможностей Шумана-музыканта. Вик отвечает матери немедленно: «…Я берусь в течение трех лет сделать из Вашего сына Роберта, при его таланте и фантазии, одного из величайших современных пианистов…» Правда, далее следует длинный перечень условий решения этой задачи, которые радостный Роберт без колебания принимает.

Казалось, всё складывается самым лучшим образом для воплощения мечты — карьеры пианиста-виртуоза, но ни сам Роберт, ни его мать, ни профессор Вик еще не подозревают о роке, нависающем над Шуманом. Двадцатилетний студент, не завершив юридического образования, возвращается в Лейпциг, город своих мечтаний, дабы воплотить мечту — стать пианистом, равным скрипачу Паганини.

Его прилежание безгранично, он не довольствуется простой игрой на фортепиано, но заказывает себе немую клавиатуру, которую теперь везде возит с собой, ставит к себе на колени и упражняет пальцы.

Но… то ли от невиданного усердия, граничащего с самоистязанием, то ли он таящейся в нем болезни уже через год занятий происходит непоправимое — сначала немеет правая рука, затем начинают отниматься пальцы… Выяснилось, что Шуман сконструировал специальное приспособление для тренировки безымянного, самого слабого пальца и подвижнически «разрабатывал» его, пока не изувечил руку.

Чрезмерное напряжение привело к растяжению сухожилия и поражению всей руки. Хотя в результате лечения Роберт вновь обрел способность владеть рукой, но теперь мог играть несложные вещи и должен был отказаться от мечты сделаться виртуозом.

«…Усердные, беспрерывные занятия; я играл более 6–7 часов ежедневно. Слабость в правой руке, которая все время усиливалась, прервала эти занятия, так что я вынужден был отказаться от намерения стать пианистом». Исходя из концепции рока, судьбы, можно заключить, что Бог не видит Роберта исполнителем, Бог ведет его к главному предназначению — великого композитора, как все великие непонятого при жизни…

Теперь Шуман полностью поглощен теорией музыки — «моей грамматикой и притом наилучшей — "Хорошо темперированным клавиром" Себастьяна Баха. До 19 лет Шуман вовсе не занимался теорией и всё, что написал до этого возраста, ему продиктовал его удивительный гений. Огромную роль в его становлении играло самообучение, и он всю жизнь не переставал изучать великие произведения. Теперь он решает брать уроки у музыкального директора Лейпцигского театра Генриха Дорна, знакомится с музыкальной литературой, посещает концерты в Лейпциге — всё это быстро развивает музыкально восприимчивую натуру Шумана.

Те сравнительно небольшие сведения, которыми он успел запастись на уроках Дорна, дали его гениальной душе много больше, чем полагал учитель, и Шуман впоследствии писал ему, что он научился у него большему, чем тот думает.

С отъездом Дорна в Гамбург занятия прекратились, но Шуман уже настолько продвинулся вперед, что задумал исполнить «геркулесову» работу — переложить скрипичные «Каприсы» Паганини для фортепиано. Попытка удалась и заслужила одобрение критики.

Из-под его пера выходит одно сочинение за другим. Он даже не пишет, а просто мечтает за роялем. Но это не просто фантазии — подвижничество дает свои плоды, всё возрастает профессиональное мастерства Шумана-композитора. Он создает виртуозное «Интермеццо» (опус 4), в 1833-м пишет новую серию переложений для фортепьяно этюдов Паганини, наконец, «Импровизации» (опус 5), созданные на тему одного из произведений Клары Вик.

«…Большую часть времени я занимаюсь Бахом. Под его влиянием возникли "Impromptus" (опус 5), которые можно рассматривать как новую форму варьирования. В этом году удалось и сочинение симфонии, она была закончена полностью, вплоть до последней фразы…»

Едва Шуман преодолел депрессию, вызванную болезнью руки, как смерть двух близких людей вновь выбивает его из колеи. Внезапно умирает брат Юлиус, возглавивший после смерти отца книготорговое предприятие в Цвиккау, и жена другого брата — Розалия, которую Роберт очень любил.

Он провел «ужасную» ночь и даже собирался выброситься из окна в припадке глубокой тоски. Воспоминание об этих мучительных днях настолько глубоко врезалось в душу Шумана, что в дальнейшем он селился исключительно в нижних этажах.

Уже в 23 года у него возникают первые признаки грозной болезни. В одном из писем, написанных невесте в октябре 1833 года, он признается, что ему «внезапно пришла в голову самая страшная мысль, которая только может прийти человеку, — самая страшная изо всех небесных кар, — мысль потерять рассудок. Она захватила меня с такой силой, что все утешения, все молитвы умолкали перед нею, словно насмешки и издевка. Этот страх гнал меня с места на место, у меня перехватывало дыхание при мысли, что было бы, если бы я не мог больше мыслить». Далее следовали еще более страшные строки: «В не оставлявшем меня ужасном волнении я побежал тогда к врачу, рассказал ему, что рассудок часто оставляет меня, что я не знаю, куда деваться от страха, что я не могу поручиться, что в этом состоянии исключительнейшей беспомощности не наложу на себя руки…»

Впрочем, тогда молодость и деятельность взяли верх над страхами: друзья-музыканты, «Давидово братство», идея издания музыкального журнала «Neue Zeitschrift für Musik», связанные с этим хлопоты, музыкальные статьи — всё это отвлекало молодого человека от страшных мыслей. К тому же издание «Новой музыкальной газеты», пришедшееся на период, который разделил два великих поколения музыкантов: Бетховена и Вебера, с одной стороны, и Шумана и Мендельсона, с другой, стало крупным событием, которое невозможно было не заметить.

Шуман проявил себя как блестящий, проницательный музыкальный критик, приверженец передовых тенденций в искусстве и первооткрыватель молодых талантов.

Шуман выступил против уродливых сторон немецкой действительности и принял бой с мещанством и пошлостью в музыке, встав во главе борьбы за новое, передовое музыкальное искусство. Больше всего Шумана возмущало преклонение музыковедов перед модными авторитетами, которых они хвалили без разбора, яростно восставая против всего оригинального, молодого, что выбивалось из узких рамок обыденности и устарелых понятий. Молодые музыканты ставили перед собой воистину титаническую задачу — создать новую прогрессивную музыкальную традицию, хорошо укорененную, но лишенную комплиментарности и посредственности, основанную исключительно на неразделимом единстве искусства и жизни. Девизом «Новой музыкальной газеты» стало броское «Молодость и движение!» Шуман хотел пролонгировать в музыку то, к чему стремился Генрих Гейне в литературе — начать борьбу против германских филистеров и за интернационалистическую европейскую культуру. Те же цели, помимо журнала, преследовало и «Давидово братство» «содружество одинаково мыслящих музыкантов, боевой союз, имевший целью создание новой немецкой музыки», воюющее против летаргии, пустоты, царящей посредственности, бездарности, заурядных способностей. «Посылать свет в глубины людских сердец — вот призвание музыки и поэзии!», «Искусство станет гигантской фугой, в пении которой различные народы будут сменять друг друга».