Игорь Гарин - Непризнанные гении

Симона Вейль — одна из немногих, может быть, единственная женщина, имя которой на равных ставят в ряд Гомера, Эсхила, Платона, Канта, Киркегора, Ницше, Хайдеггера, Бердяева, Шестова, Розанова. Впрочем, с равным правом она украшает список самых выдающихся женщин-мистиков Хильдегарды Бингенской, Терезы Авильской, Мехтильды Магдебургской, Святой Гертруды Великой, Святой Екатерины Сиенской, Святой Бригитты Шведской, Юлианы Норвичской, Елены Блаватской, Эдит Штайн, известной впоследствии под монашеским именем Тереза Бенедикта Креста. Я бы сказал, что Симона Вейль занимает достойное место не столько в философии, сколько в духовной истории человечества.

Мой высший авторитет — Сергей Сергеевич Аверинцев, называя XX век эпохой Достоевского и Киркегора, отважился назвать век ХХI принадлежащим духовному и нравственному влиянию Симоны Вейль.

Ее сочинения, никогда не предназначавшиеся к печати ею самой, уже теперь изданы, прочитаны, переведены на иностранные языки. Но трудно отделаться от мысли, что ее время еще по-настоящему не наступило. Что она ждет нас впереди, за поворотом.

Для меня оптимистическая идея С. С. Аверинцева о принадлежности Симоны Вейль грядущему означает надежду, что XXI век имеет шанс отказаться от той «тяжести», того «бремени», которых так страшилась Симона Вейль, и, наконец, устремится к новому сознанию по пути истинного (а не церковного) Христа. Как сказал кто-то, она испытывала жажду истинного христианства, разлитую в воздухе.

Габриэль Марсель называл Симону Вейль «свидетельницей Абсолютного», Альбер Камю — единственной великой душой и несравненным правдолюбцем нашего времени, Андре Жид, как мы видели, свидетельствовал о том, что Симона Вейль выделяется духовной глубиной среди писателей XX столетия. Реймон Арон, изменяя привычному скепсису, присоединился к интуиции Т. С. Элиота, что гениальность этой женщины сродни гениальности святых. Чеслав Милош в «Другой Европе» и Нобелевской лекции, говоря о Симоне Вейль как ориентире новой солидарности, назвал ее редкостным подарком современному миру и высказал мнение, что появление в ХХ веке такого писателя, как Симона Вейль, опровергало все законы вероятности:

«Она сумела внести новый смысл в жизнь как верующих, так и неверующих, доказав, что существующие разногласия между ними не должны обманывать, и если многие из христиан, по сути, язычники, то и многие из язычников — в сердце своем христиане. Может быть, ради этого она и жила. Ясность ее ума и точность стиля были всего лишь высочайшей сосредоточенностью на страданиях человека».

Еще Чеслав Милош говорил, что суровостью жизни и письма Симона Вейль вызывает спасительное чувство стыда. Она служила справедливости, которая всегда «бежит из лагеря победителей», в любой ситуации противостоит насилию.

Джордж Стайнер, ставя Вейль в ряд женщин-современниц, великих духом (С. Бовуар — Х. Арендт — С. Вейль), писал, что именно последняя была «в наибольшей степени философична и “горний свет” (как назвал бы его Ницше) чистых абстракций был в наибольшей степени ее стезей. В таких высотах не место церковным благовониям».

Ее имя с восхищением повторяли бунтари Сорбонны в мае 68-го, а испанские анархисты всё еще гордятся фактом участия Симоны Вейль в гражданской войне 30-х годов и переиздают ее труды по социальным вопросам.

К сказанному мне хотелось бы добавить лишь одно: подобно тому, как короткая и неустроенная жизнь Симоны Вейль согрета величием ее сердца, так ее книги — теплом ее души.

Я отдаю себе отчет в том, что большинство героев этой книги мало знакомы отечественному читателю, но у меня нет сомнений в прямой зависимости качества нашего будущего от знакомства с ними. В частности, Симону Вейль вполне можно считать ярким маяком нового сознания, о котором я пишу в книге «Эволюция души».

Симона-Адольфина Вейль родилась в состоятельной семье еврейских интеллигентов 3 февраля 1909 года в Париже. Предки ее отца были выходцами из Эльзаса, семья матери перебралась во Францию из России. Ее отец, Бернар Вейль был врачом, давшим своим детям либеральное воспитание в духе интеллектуальной честности и нравственной строгости. Даже о своем еврейском происхождении Симона узнала случайно, поскольку в семье агностиков Вейлей об этом никогда не упоминалось. Позже еврейство будет расценено ею как ее собственная «плоть», как непреодолимая реальность, которая камнем будет тянуть ее к земле, не давая воспарить в «свободные граждане мира».