Игорь Гарин - Непризнанные гении

Симоне Вейль потребовалось умереть для того, чтобы стать событием для послевоенной Франции, более того — иконой интеллигенции ХХ века. Свои главные творения она написала в течение последних трех лет перед смертью. При жизни не было издано ни одной ее книги. Лишь после войны ее разрозненные журнальные публикации, рукописи дневников и эссе были напечатаны во Франции (частично при содействии Г. Марселя и А. Камю) и затем переведены на многие языки, а недавно и на русский. Ныне их читают католики и протестанты, атеисты и агностики, хотя даже и сегодня ее идеями и трудами способен восхищаться крайне ограниченный круг читателей.

Среди этих книг — сборник статей «Бремя и благодать», «Укоренение», «Наука и восприятие у Декарта», «Лекции по философии», «Предвосхищение христианства в Древней Греции», «В ожидании Бога», «Удел рабочего» и др. «Gallimard» издал ее 6-томник, а к 100-летию Симоны Вейль во Франции были перепечатаны наиболее известные сборники ее трудов и опубликовано, как минимум, два десятка посвященных ей книг. Ныне ее сочинения и посвященные ей книги в каждом крупном магазине занимают несколько полок. Это стихи, поэмы и сказки, высокое богословие и политический анализ, размышления над гомеровским эпосом и сказками братьев Гримм, над «Бхагавад-Гитой» и «Братьями Карамазовыми», над Платоном и Марксом, статьи по пифагорейской теории чисел и по теории кванта…

Сегодня во Франции именем Симоны Вейль названы улицы, школы, лицеи. Ее подвижническая жизнь и кончина стали темой множества стихов, написанных на разных языках, театральных постановок, фильма «Неоккупированная зона. Невозможная жизнь Симоны Вейль» и даже одной оперы.

Ассоциации исследователей наследия Симоны Вейль имеются не только во Франции, но и в Соединенных Штатах, а в Германии и Мексике существуют специальные институты. Даже католики, раньше разоблачавшие «несостоятельность ее претензий», теперь всё чаще говорят о «вселенской вести» Симоны Вейль, о важности ее свидетельства для христианской мысли и жизни.

Хотя знаки уважения Симоне Вейль оставили самые достойные современники, ее личная и авторская прижизненная судьба, как у всех непризнанных гениев, была к ней неблагосклонна. Глубина и острота ее мысли часто превосходили интеллектуальные достижения мужчин, и поэтому часто их негативные реакции были обыденным следствием мужского шовинизма и скрытой зависти. В чем только ее ни обвиняли: де Голль — в сумасшествии, Грэм Грин — в «неудобоваримости», иудаисты — в измене религии отцов, христиане — в критике церкви, атеисты — в религиозном фанатизме, верующие — в дьявольской гордости и еретичестве. Многие считали ее идеи утопическими и несбыточными. Больше всего ей доставалось от отечественных и зарубежных коммунистов, винивших ее в «реакционнейших предрассудках» и «идеалистической» склонности выступать с защитой «так называемой личности».

Главное в характере мышления Симоны Вейль — будоражущее ощущение страстности, неуспокоенности, беспокойства… Можно по-разному относиться к ее идеям, но ее личность привлекательна даже для оппонентов. Потому такие ее противники, как иудаист Эммануэль Левинас или православный священник Яков Кротов, не могут отказать ей в святости. Даже явные недоброжелатели вынуждены признать абсолютное единство ее мыслей и образа жизни, того, что она писала, с тем, что она делала. Для меня это гораздо важней содержательной части ее учения, потому что подвижничество — более надежная гарантия убедительности, чем строгость доказательств. Если бы Иисус Христос аргументировал как следует жить, а не жил в соответствии с тем, чему учил, кто бы сегодня знал его учение?

Христианка, не принявшая крещения; визионер, для которого атеизм был родом аскезы; мученица, превыше всего ценившая «благодать боли»; исследовательница, признававшая Осириса, Прометея, Мелхиседека ранними воплощеньями Иисуса, — Симона Вейль остается одной из самых загадочных искательниц истины в современном мире.

Действительно, вся ее жизнь — это мучительный духовный и нравственный поиск. Трагический опыт ее жизни научил ее «любить Божественную любовь, которая противостоит боли и мукам» — это слова самой Симоны Вейль.

Внутренний аскетизм таких натур подпитывается потребностью в духовной целостности. Сама она называла это «интеллектуальной честностью», «чистой, нагой, верной и вечной правдой», но на самом деле явно испытывала «повеление свыше». Я убежден в том, что Симону Вейль нельзя понять без опыта просветления, без ее личной встречи с Христом, делающей просветленных визионерами. Не случайно Ангелина Крогман, автор книги «Симона Вейль, свидетельствующая о себе», называет Ассизи «духовной родиной» Симоны Вейль [117] Ассизи - место рождения одного из самых экстатических приверженцев Иисуса Христа святого Франциска. .

Это многим покажется удивительным, но желанием Симоны Вейль было собственное бесславие, уничижение, даже уничтожение в памяти людей. Так она реагировала на инфернальные страдания миллионов людей, превращенных в ХХ веке в лагерную и военную пыль. Она раз за разом молила Бога о том, чтобы самой стать неразличимой пылинкой в этой жуткой массе человеческого горя, без всякой компенсации — в особенности, в виде «благодарной памяти потомков»…

Испытывая потребность в абсолютной чистоте, целомудрии и духовной целостности, она всегда страшилась оказаться в привилегированном положении перед кем бы то ни было — рабочими на фабрике, бойцами Гражданской войны в Испании, оккупированными французами, неверующими, лишенными шанса осмыслить собственное страдание. Даже ее мировооззрение, в частности негативное отношение к еврейству, во многом подпитывалось страхом получить «привилегию» в духовном плане.

Для меня она является продолжением лучших черт гуманизма Ганди и Швейцера, символом нового сознания и надежды, предтечей новых времен, действительно способных искупительным страданием побороть зло.

Можно сказать, что жизнь Симоны — один из немногих примеров сознательного мученичества гения с присущими ему самоуничижением, фанатическим аскетизмом, отказом от радостей и счастья, — писала Сюзан Зонтаг. — «Но все, кто ценит нешуточность не меньше жизни, перевернуты и воспитаны ее примером».

Движение ее мысли в сторону униженных и обездоленных ярко высвечивает беседа с однокашником по Сорбонне французским интеллектуалом К. Леви-Строссом. Тогда они встретились на ступеньках Колумбийского университета и Леви-Стросс печалился о том, что Франция завоевана Германией. На что вечная беглянка из лагеря победителей ответила: «А не кажется ли тебе, Клод, что гибель Франции одновременно означает освобождение Индокитая?».