Игорь Гарин - Непризнанные гении

Ему предстояло получение еще нескольких ученых степеней, однако каждый следующий экзамен требовал более основательных знаний. В 1452-м он стал лиценциатом (это означало освоение античного наследия, прежде всего Аристотеля, Порфирия, Цицерона, Боэция, еще — этики, математики, астрономии). За три года пришлось наверстывать упущенное и пропущенное. Воодушевляли мысли о «перине, доме». Кроме того, нередко студенческие развлечения кончались скандалами: однажды за одну из непутевых выходок Вийон вынужден был на коленях просить прощения у ректора.

Во времена Вийона образование было весьма основательным: чтобы стать богословом, требовалось до пятнадцати лет напряженной учебы. Франсуа — при всех привилегиях, которые давал сан, — отличался нетерпением молодости и ограничился магистерской степенью. Эта степень давала возможность заработать на жизнь, однако была недостаточной для высокой карьеры. Впрочем, трудно себе представить, чтобы двадцатилетний магистр задумывался всерьез о своем будущем. Он больше рассчитывал на протекцию, чем на ученую степень. Не случайно его стихи полны имен аристократов, с которыми он якобы был на короткой ноге. Это дало повод последующим исследователям говорить о нем, как о двуликом Янусе, днем вхожим через парадные подъезды в особняки знати, а ночью обчищающим их через черные ходы. На самом деле, как это случалось во все времена, поэтов влекла респектабельность знатности — в ней они обретали мечту, которой лишала их жизнь. Фиктивные душеприказчики фиктивных завещаний поэта олицетворяли успех и признание, в котором было отказано магистру Вийону. Их лавры — не что иное, как дар судьбы, который хотел бы заполучить бедный школяр и который оказался для него только лживым посулом немилостивой судьбы.

Франсуа де Монкорбье видел одно время перед собой путь удовлетворения честолюбивых замыслов и надежд. Вместе с некоторыми другими он прошел небольшой отрезок этого пути. Он мог бы быть Мишелем Жувенелем или Мартеном Бельфе. Однако для него этот путь оборвался по окончании факультета «искусств». Степень лиценциата «in utroque», должности правоведа или же городского чиновника, епанча с подбитым беличьим мехом капюшоном преподававших в университете магистров, небольшие денежные поступления и обеспечивавшийся на гражданской службе средний достаток — все это он видел со стороны, но все это было не для него. Со стороны он мог отождествлять те или иные имена с различными своими представлениями о карьере. Он мог бы оказаться в компании «магистров, поднявшихся в чинах». Однако он оказался в компании оборванцев.

В том возрасте, когда приходит первая любовь, судьбы тех и других перекрещиваются. Они вместе проказничали, вместе ухаживали за девушками. Вместе блистали, хорошо говорили, хорошо пели. Прошло время. И в момент «Большого Завещания» остались лишь мертвые и живые, богатые и бедные, а также монахи… Каждый оказался при своей «судьбе». И этим все сказано.

Из непутевого школяра, поэта в бегах так и не получился удачливый клирик. Природное свободолюбие и озорство не способствовали «службе», он так и остался странствующим вагантом — по крайней мере до той поры, когда исчезает его след.

Вийон не отрицал своей лени, но чисто по-человечески использовал свои собственные недостатки себе в оправдание: «Будь я прилежным школяром…» — означало, что потерянного времени не вернешь, а раз так, то в жизни надо полагаться на свободу и вдохновение. К знанию, как ко всему прочему, он относился со свойственной ему иронией. За исключением «Романа о Розе», все остальные упомянутые им книги подвергнуты осмеянию. Впрочем, нет веских оснований считать, что он прочитал и упомянутые: «даря» в «Завещании» славному Гийому де Вийону его собственную библиотеку, Франсуа намекает на то, что ему она не очень-то пригодилась.

Чувствуется, что знания добыты поэтом не путем систематических штудий, а на лету: его отсылки к первоисточникам свидетельствуют не о глубине, а о подвижности ума.

То там то тут, в его стихах всплывают имена, обязанные своим появлением иногда услышанному анекдоту, а иногда необходимости подчеркнуть какую-нибудь черту характера. Ни одно из них не свидетельствует о более или менее серьезном знакомстве с философскими или другими произведениями. Древняя история и мифология, присутствующие в его творчестве, — это то, что он почерпнул, глядя на резные порталы и на витражи с изображенными на них сценами из истории.

Даже включая в стихи чужие цитаты, поэт не заботился ни о точности цитирования, ни о сверках с оригиналом — только о ритме и рифме стиха. Хотя стихи насыщены мифологическими и литературными именами, заимствованы они не у Вергилия, Овидия или Катона, а из средневековых анекдотов или семинарских компиляций…

Франсуа Вийон явно не любил перенапрягаться и довольствовался чем Бог послал: из «Романа о Розе» он извлек основные положения своей философии, а заодно и многие образы и даже эмоции: «Праздную Даму» превратил в Прекрасную Оружейницу, «Крепко в зубах узду держи» — в «В зубах узда — рысь ретива», а порой — вполне в духе времени — заимствовал целые куски, не скрывая плагиата. Впрочем, кто из его предшественников и современников удерживался от соблазна «стащить» приглянувшийся лакомый кусочек у собрата по перу?..

Жан де Мён:

Рютбёф:

Анонимный автор конца XIV века:

Ф. Вийон:

Черпая вдохновенье в винных парах таверн, остротах босяков и юморе постоялых дворов, Франсуа Вийон, хотя и не утруждал себя в школе, как никак провел более десяти лет жизни под началом магистров и докторов и, учитывая его поэтическое дарование, не был чужд литературных веяний эпохи. Он изучил не только «Роман о Розе», но и поэтов, бывших у всех на слуху — Алена Шартье, Эсташа Дешана, Жана Ренье. «Сеньоры былых времен» — герои многочисленных поэм Дешана, который — задолго до Вийона — уже смешивал разные времена и имена знаменитостей: