Игорь Гарин - Непризнанные гении

Сермуаза пытались спасти, но травма головы оказалась серьезной, к тому же в больницу его доставили с промедлением. Священник прожил два дня, скончавшись «по случаю названных травм и из-за отсутствия хорошего ухода…»

Хотя вина магистра Франсуа де Монкорбье в смерти Сермуаза не была доказана и вообще речь шла не об убийстве, а о самообороне, добиться оправдания было не так легко и к тому же у Сермуаза были друзья и близкие, готовые к отмщению. Поэтому Франсуа решил прибегнуть к естественному в таких обстоятельствах средству — бегству из Парижа. Бежал он недалеко, найдя приют в Бур-ла-Рене у одного из друзей. Сохранилось даже имя — Перро Жирар, у которого поэт прожил семь веселых месяцев, оставивших много добрых воспоминаний.

Все это время покровители хлопотали о его помиловании, апеллируя к тому, что не он был зачинщиком драки, а скорее потерпевшим. К тому же перед смертью священник простил поэта. Убийство Филиппа Сермуаза сошло ему с рук. Акт о помиловании не только снял с него вину в совершенном преступлении, но и обрисовал как человека, который «вел себя достойно и честно и никогда не был уличен, взят под стражу и осужден ни за какое иное злое деяние, хулу или оскорбление».

Королевское помилование датируется началом 1456 года. Из Парижа бежал озорной магистр, но спустя семь месяцев в Париж возвратился человек, так или иначе совершивший убийство и невесть чем промышлявший в Бур-ла-Рене. Короче, есть веские основания полагать, что плохой школяр за это время стал сорвиголовой.

Спустя половину тысячелетия невозможно определить, каким образом поэт вернул «доброе имя и славу» — пользовался ли чьим-то высочайшим покровительством или действительно суд счел его невиновным. Во всяком случае, в сохранившемся тексте помилования нет следов ни денег, ни протекции. Большинство вийоноведов полагает, что покровительство все же было, потому что тогдашний королевский суд вряд ли мог бескорыстно оправдать безвестного школяра, да еще с приведенными формулировками.

Молодой безденежный магистр искусств имел немало друзей, и его добровольное изгнание не оставило безразличными людей из университетской сферы. Сказать, что поэт уже тогда стал знаменитым, было бы преувеличением. Хотя в Париже им дорожили. Причем некоторые уже понимали, кто такой Франсуа Вийон.

Вернувшись к нормальной жизни, он мог бы воспользоваться этим обстоятельством, дабы возобновить учебу, ориентированную после окончания им факультета «искусств», если судить по кругу его чтения, на теологию. Как бы не так. Он погрузился в блаженное ничегонеделание, приобрел за шесть месяцев бродяжничества дурные привычки, завел себе друзей среди тех, кто, как и он, были не в ладах с правопорядком. Вместо того чтобы работать, развлекался да жаловался.

В ту пору он еще не был сутенером, коим стал несколько лет спустя. Он пока еще ограничивался знакомством с небольшим кругом беспутных личностей, являвшихся честными ремесленниками днем и превращавшихся в мошенников ночью.

С возвращением в Париж Франсуа раз и навсегда распрощался со своими именами, которые он использовал как прикрытия в своих проделках, — Монкорбье, Де Лож, Мутон. Теперь он навсегда превратился в Вийона, чьим именем подписывал свои стихотворения.

Теперь он поселился в доме Гийома де Вийона [56] В этом имени частица «де» указывала не на принадлежность к дворянству, а на место, откуда человек родом. при церкви Святого Бенедикта. Сюда доносились звуки колокола Сорбонны, оповещавшие, что пора гасить свет. Возможно, именно здесь в 1456 году заскучавший школяр взял в руки тетрадь для стихов:

Он развлекался. Вегеций и его «Книга рыцарства» не имели никакого отношения к его медитациям и являлись лишь данью традиции, согласно которой ни один уважающий себя клирик не начинал выполнять задание, не упомянув в первую очередь кого-нибудь из древних. Для любого рассуждения требовался фундамент, а таковым мог быть лишь «авторитет». Вийон, притворившийся послушным учеником и приготовившийся отказать по «Завещанию» отсутствовавшее у него имущество, просто-напросто пародировал своих учителей. Он подражал также стилю нотариусов и насыщенных софизмами «преамбул» буржуазных завещаний. Вийон приступал к написанию пародии на общество, причем, создавая эту пародию, он говорил только о Вийоне.

Хотя аббат не отказывал в крове непутевому «сыну», трудно себе представить их отношения идиллическими: набожный кюре питал к беспутному малому сдержанную враждебность, и — кто знает — не было ли у последнего мысли в крутую годину «потрусить» дядю?

Не подлежит сомнению участие голодного школяра в воровских набегах, как и его статус поэта в бегах, но можно ли из этого сделать вывод, как о том свидетельствуют исторические хроники, что именно он был закоренелым злодеем и главарем шайки? Не будем спешить с выводами, послушаем историка-медиевиста:

В этом поэте-бродяге, которого обстоятельства бросили в трясину преступлений, многие хотели бы видеть отпетого бандита. Конечно, пути Вийона и матерых преступников в какую-то минуту пересеклись. Однако воровской язык — недостаточная улика. С таким же успехом Вийон пользовался и диалектом жителей Пуату, но ведь никому не пришло в голову называть его пуатевенцем.

Несмотря на скудость наших знаний об этих годах Вийона, когда он мечется по всей Франции из-за боязни вернуться домой, вполне возможен один вывод: речь идет скорее об отсутствии удачи, чем о преступлениях. Всюду — провал, для мэтра Франсуа нет выхода. Вийон хочет видеть себя поэтом, мечтает о дворах. Однако туда его не допускают. Он занимается кое-каким ремеслом, но общество его не поощряет. Вийон влачит жалкое существование. Попрошайка у принцев; временный работник, бредущий от деревни к деревне, — вот каковы его занятия и взаимоотношения с обществом, и вряд ли такого человека назовешь бандитом. По своей склонности он забулдыга, а по необходимости — вор; Вийон знает, что такое тюрьма, где обретаются мелкие воришки.

Профессиональным преступником Вийон не был и участвовал в ограблении коллежа, чтобы разжиться деньгами для путешествия в Анже Наваррского, где хотел стать придворным поэтом «короля Сицилии и Иерусалима» Рене Анжуйского. Но эта попытка окончилась неудачей — Вийон не ужился при дворе герцога.