Игорь Гарин - Непризнанные гении

У Дешана можно найти и прототип вийоновского потомственного пьянчуги Жана Лорана, и прием пародийного завещания с фиктивными дарами, и наказ похоронить его на возвышении, предварительно завещав служанку священнику:

Подобно другим средневековым поэтам, Франсуа Вийон клянет смерть, не гнушаясь при этом воспользоваться символами не воспринимаемой им куртуазной поэзии, воспевающей обман любви. Скажем, следуя Шартье, он соединяет смерть и любовь, внося свой вклад в извечную тему быстро уходящей красоты:

Впрочем, если говорить о галантности, то вечно испытывавший в чем-нибудь нужду поэт умел приспосабливаться. Ему приходилось включаться в игру, иногда с едва заметной усмешкой, а иногда и искренне. Когда его освободили из тюрьмы благодаря заступничеству Карла Орлеанского, он был в своих стихах искренен. А вот когда его отвергла Катрин де Воссель, то на фоне яростного «отказа от любви» куртуазно-лирический настрой поэзии Вийона стал выглядеть заметно менее естественным. Где начиналась пародия? И где она кончалась? Вполне возможно, что иногда Вийон превращался в двойника Алена Шартье.

Вийон брал у кого только мог. Но его гений принадлежал лично ему. «Это смех, полный слез и плача», — сказал Жан де Мён вслед за Гомером и многими другими. «Смеюсь я, плача», — писал потом Жан Ренье. Ту же самую мысль несколько менее четко выразил Ален Шартье: «Глаза мои плачут внутри, смеясь снаружи». «Смеюсь я ртом и плачу глазом», — написал в свою очередь скверный поэт Жан Кайо на «книге» Карла Орлеанского, а тот не отказал себе в удовольствии удлинить фразу:

А Вийон взял и своим «смеюсь сквозь слезы» превратил прописную истину в настоящую жемчужину. Из древних хранилищ извлек он и сетования Прекрасной Оружейницы. Быстротекущее время и ужас старения стали темами поэзии едва ли не с тех пор, как люди впервые в водных зеркалах увидели свое отражение.

Важная особенность гениальности — способность представить тривиальное как вечное. У Вийона не так много свежих тем и идей, но зато избитые он превращает в шедевры, трагедии, драмы. Та же тема быстролетящей и безвозвратной молодости под пером гения становится яркой жанровой сценой «всех времен и народов»:

Подобным образом избитая тема «Sic transit gloria mundi» [54] Так проходит мирская слава (латин.). , о которой писали древние и современные Вийону мудрецы Кирилл Александрийский, святой Ефрем, Боэций, те же Шартье, Дешан, Шастелен, под пером Франсуа Вийона не просто обретает гениальный рефрен — «но где снега былых времен?» — но облекается в формы отточенного языка, легкой иронии, «заговорщического подмигивания читателю».

Школяр, обучавшийся «искусствам», не проявлял особой набожности: вся его религия сводилась к тому, чтобы, вопреки не вполне богоугодным делам, избежать ада:

Религиозная культура бедного школяра тоже не выглядит богатой: несколько библейских имен, да и те почерпнуты из расхожих фраз, а не из первоисточника. То же можно сказать и о нравственности поэта: когда голоден, не до морали. Впрочем, в «Добром уроке» поэт предупреждает «пропащих ребят», что:

Религия Вийона тоже уместилась всего в одной поговорке. Самая что ни на есть простейшая вера сына бедной прихожанки состояла из одной только любви к Богу, и в ней не было ничего от умствований магистров богословия из Сорбонны; именно эта вера удерживала поэта в лоне церкви, что бы он о ней ни думал. Однако слишком уж много любви к Богу требовалось в те смутные и жестокие времена.

Непризнанный художник, который перебивается случайными заработками, редко бывает глубоко религиозным. А безвестному Франсуа Вийону приходилось перепробовать множество профессий, порой влачить жалкое существование переписчика, грузчика, рабочего каменоломен, пробиваться кредитами у держателей таверен, промышлять сутенерством. Не случайно поэтическое действие у него часто разворачивается на декоре таверен и борделей, включает в свой состав содержание удобно вписывающихся в каламбуры вывесок. И знание Вийона более кабацкое, чем книжное; ясно, что жизнь учила его лучше, чем ученые трактаты.

Возможно, Ф. Вийон зарабатывал на жизнь также написанием и постановкой фарсов и моралите — на это, в частности, ссылался Рабле, творивший столетием позже; в четвертой части «Пантагрюэля» он повествует о том, что, поселившись «на склоне лет» в местечке Сен-Максан близ Пуату [55] Это чуть ли не единственное упоминание о жизни Вийона после 1463 г., когда он был приговорен к изгнанию на десять лет из Парижа, заменившему казнь через повешение. , автор «Завещаний» сочинил стихотворные «Страсти», дабы повеселить народ на ярмарке. У самого Вийона на сей счет есть только одно упоминание о том, что поэт рассматривал такого рода сочинительство суетным способом зарабатывания денег, так необходимых поэту на «трактирщиков и шлюх».

Первое серьезное столкновение поэта с законом произошло 5 июня 1455 года на следующий день после празднования дня Тела Господня. Два школяра в обществе девицы (сохранилось ее имя — Изабелла) поздним вечером коротали время на площади близ церкви Сен-Бенуа-ле-Бетурне, когда, по свидетельству Франсуа (иных сведений не сохранилось), на них напали двое старых знакомых: священник Филипп Сермуаз и магистр Жан Де Марди. Причина драки нам не известна, но поэт засвидетельствовал, что Сермуаз вытащил нож и ударил его в лицо, ранив губу. Этот шрам у него остался на всю жизнь и позднее спас от виселицы, как свидетельство нападения. У Вийона тоже был кинжал, коим он не преминул воспользоваться, но лишь слегка поранив нападавшего. Из последующего рассказа явствует, что двое нападавших обратили школяра в бегство, и истекающий кровью Франсуа, дабы сохранить жизнь, метнул в одного из преследователей подобранный камень. Священник Сермуаз упал на мостовую, а мэтр Франсуа бросился к ближайшему цирюльнику зашивать рану.