Ричард Холл - Всё летит к чертям. Автобиография. Part 2 [litres]

Я наблюдал, как группа незнакомцев портит мои простыни, и тут покрытая татуировками женщина с ярко-рыжими волосами взяла меня за руку и повела на крышу. До рассвета оставалось всего несколько минут; город был тих, над темным горизонтом показалась розовая полоса.

– У меня есть для тебя подарок, – сказала женщина, опускаясь на колени и стягивая с меня брюки.

Она взяла мой член в рот, а я посмотрел вниз, в мансардное окно, и увидел, как еще одна кучка незнакомцев принимают порошок на моем столе для завтрака. После того как я кончил, женщина поднялась на ноги, улыбнулась и представилась:

– Я Лиз.

К семи утра все ушли, оставив столы перепачканными порошком и заваленными пустыми бутылками из-под шампанского и водки. В 8.30 мне нужно было начинать долгий и трудный день: встреча с Чарли Роузом, куча интервью для иностранной прессы, автограф-сессия на Таймс-сквер и первое выступление в прямом эфире в музыкально-юмористической передаче «Saturday Night Live». Поэтому я решил часок поспать. Простыни на кровати после оргии вызывали у меня тошноту, и я лег на диване в гостиной.

После того, как я целый день давал интервью, посвященные новому альбому 18, мне нужно было расслабиться.

Я долго ворочался с боку на бок. Потом зазвонил будильник. Стоя под душем, я прикидывал, смогу ли прожить следующие 16 часов без сна. Хмель до сих пор кружил мне голову. Надев черные джинсы и футболку, я вышел из дома и сел в ожидавший меня лимузин. Пока мы мчались по городу, яркое солнце улыбалось мне сквозь тонированные стекла. И я решил, что слишком пьян и доволен жизнью для того, чтобы чувствовать усталость.

В студии Чарли Роуза ассистентка продюсера спросила, не хочу ли я что-нибудь выпить.

– Кофе, пожалуйста, – сказал я. – Ночью не удалось поспать, и у меня похмелье.

Это звучало более приемлемо, чем признание, что я все еще пьян.

Она улыбнулась:

– Все хорошо. У нас у всех похмелье.

Позже она провела меня в темную комнату, уставленную телекамерами, и усадила в черное кожаное кресло. Вошел Чарли Роуз. Он сел в такое же кресло напротив меня. Его глаза были налиты кровью, как у легавой, и мне показалось, что он, как и я, не пришел в себя после вчерашнего.

Чарли расспрашивал меня об успехе Play, о моем родстве с Германом Мелвиллом, о событиях 11 сентября. Через 15 минут наша беседа закончилась, и я уступил свое кресло Полу Остеру [120] Пол Бенджамин Остер – американский писатель, переводчик, сценарист. .

– Мне нравятся ваши работы, – сказал я ему, вставая.

– А мне нравятся ваши, – ответил он, усаживаясь на мое место.

Я хотел, чтобы Пол увидел интервью, которое я только что дал Роузу, и подивился моей эрудиции и очаровательному, но неискреннему самоуничижению. Я хотел, чтобы он впечатлился достаточно для того, чтобы приглашать меня на званые обеды в свой бруклинский особняк, в компанию высоколобых постмодернистов.

Когда я шел к своему лимузину, мимо проехал курьер на велосипеде.

– Привет, Моби! – взволнованно и радостно воскликнул он.

– Привет! – крикнул я в ответ. Как приятно, когда тебя узнают на улицах!

Лимузин проехал несколько кварталов, доставив меня к небоскребу, стоящему недалеко от Таймс-сквер, и сотрудники звукозаписывающего лейбла потащили меня в пентхаус. Там я провел три часа, беседуя с иностранными журналистами. Интервью с Роузом мобилизовало меня, и мозг работал как надо. Я умничал, шутил, разглагольствовал о «творческом процессе» и противостоянии Добра и Зла. Мне хотелось, чтобы интервьюеры рассказали всем в своих газетах и журналах о том, какой я умный, тонкий и добрый. О том, что они повстречали лучшего человека, которого когда-либо знали.

А за это я готов был говорить то, чего они от меня ждали.

Чем я отличался от проститутки? Разница между нами заключалась в том, что мной руководил энтузиазм, а не деньги. Ну, энтузиазм и желание быть самым известным человеком в мире.

После интервью лимузин отвез меня в торговый центр «Virgin Megastore» на Таймс-сквер, где уже ждала толпа поклонников. Очередь тянулась от стола для автографов, стоявшего на первом этаже, через все здание на улицу и устремлялась вверх по Седьмой авеню.

Я хотел, чтобы он впечатлился достаточно для того, чтобы приглашать меня на званые обеды в свой бруклинский особняк, в компанию высоколобых постмодернистов.

Автограф-сессия продолжалась полтора часа. Я пытался подарить всем, кто пришел, то, ради чего они стояли в очереди. Моя подпись, улыбка, мгновение доброжелательного внимания – маленькие знаки приятия, симпатии со стороны сияющей звезды. Я обнял нескольких плачущих от восторга женщин, хотя организаторы акции и просили меня этого не делать.

Потом охранники расчистили путь через толпу и усадили меня обратно в лимузин. Через несколько минут автомобиль подъехал к зданию Рокфеллер-центра, построенного в стиле ар-деко. В нем размещалась студия «Saturday Night Live». Я смотрел передачу SNL в детстве, а теперь попал туда, где ее снимали.

Новая фаланга охранников проводила меня в гримерную. Я оглядел черный холодильник, коричневый диван, белый прикроватный столик и понял, что уже бывал в этой комнате раньше, когда снимался в телешоу «Поздней ночью с Конаном О’Брайеном». Тогда она тоже служила мне гримерной.

Я закрыл дверь и попытался задремать на диване. Но не мог сомкнуть глаз. Воздух вокруг меня, казалось, вибрировал. Весь этот день был наполнен тем, чего я когда-либо желал. Он оказался даже лучше, чем я только мог себе представить. Поэтому следовало выпить кофе, чтобы прожить его наиболее полно.

После выступления в «Saturday Night Live» моя известность должна была улететь в стратосферу. Я смутно предполагал, что однажды скажу: «Мне достаточно славы», но представить себе такой сценарий было трудновато.

Мой тур-менеджер Sandy принес в гримерную акустическую гитару. Я забренчал на ней, напевая «We All Made of Stars», которую мне предстояло исполнить. Затем стал наигрывать и петь «Lucky Man», песню 1970 года группы Emerson, Lake & Palmer. И думал: может быть, я и есть тот самый Lucky Man, счастливчик с идеальной кармой? Потом дошел до последнего куплета и вспомнил: там поется о том, как героя песни уничтожают гордыня и глупость.

Я отложил гитару. Резко встал с дивана.

Слава может уничтожить других, сказал я себе, но только не меня. Я буду тем счастливчиком, который сможет придумать, как сделать так, чтобы последний куплет этой песни в его жизни не прозвучал.

Мне исполнилось 13 лет, и я начал мастурбировать. Я был уверен, что это неправильно и Бог на меня разгневается. Но в моем мозгу произошел какой-то сдвиг, и все юные, молодые, а порой и зрелые представительницы слабого пола, попадавшиеся на глаза, стали жгуче-эротичными – те, что встречались на улице, учительница английского, все девочки из школы… Еще пару недель назад я вообще не помышлял о мастурбации, но теперь только о ней и думал.