Берт Кейзер - Танцы со смертью [умирать в доме милосердия] [litres]

На соседней койке потешается менеер Фейненберг: «Бог ты мой, грохнулся в обморок. Силынебесныегосподибожемойчтобтебячёртпобери! Врач! В обморок!»

Менеер Де Бреемер теперь тоже выказывает некоторое замешательство.

– Чего это? – спрашивает он Фейненберга. – Чего случилось?

– Врач грохнулся. – Фейненберг ликует вовсю. – Один взгляд на твою задницу – и готов.

– Фейненберг, ради бога, заткнись. Ты знаешь мое плацебо, его осталось не так уж много.

– Твое что?

– Всё, проехали. Сестра, можно вас попросить? Да помогите же мне наконец!

Вслед за этим на похороны Анс ван Дёйн. На подъезде к кладбищу вижу человек тридцать-сорок и несколько блестящих черных «мерседесов». Еще одни похороны, думаю я, идя в сторону группы. Но когда я приближаюсь к ним, вперед выходит отец Анс. Он передает мне записку с текстом песни.

« Abba, Vader, U alleen [239] Авва, Отче, только Ты – несколько десятилетий одно из любимых песнопений голландских христиан-некатоликов (https://www.youtube.com/watch?v=4TAH106wOY8). Примеч. С. Бринка . . Поем при погребении Анс ван Дёйн, 22 июня 1946–19 мая 1992».

Иду обратно к концу процессии и встречаю там Мике. Эти сорок человек просто бесят меня. Ни разу ни одного из них не видел я в Де Лифдеберге. По мне, лучше бы все они отправились по домам: «Примазались, что-то я не очень-то видел вас у больничной койки».

Мике рассказывает, что в последние годы для Анс всё труднее было принимать посетителей, приходивших «просто так», посмотреть на ее борьбу с этой гнусной болезнью, которая раз за разом пинала Анс, сбрасывая ее всё ниже и ниже, разрушая ее с каждым годом всё больше и больше, пока, ослепшая и парализованная, она не запросила выстрел из жалости. Нет, зрителям здесь не место. Многим из пришедших гораздо ближе родители Анс, чем она сама.

Когда все сошлись у могилы, нас попросили встать вокруг. Вижу, что и Яаарсма здесь. Мике тоже удивлена. Что ж, приятное удивление. Священник произносит время от времени прерываемые шумом уличного движения затасканные слова о вечной жизни, обещаниях Иисуса и о том, что мы уйдем с кладбища не с пустыми руками, «иначе жизнь на нашей земле была бы пустой и ничтожной». Это звучит настолько бессмысленно, что я чуть не спросил его: «Всё ли у вас в порядке с головой? Не взглянуть ли нам еще раз в гроб для вящей уверенности?»

Может быть, всем нам следует месяца через три прийти сюда снова, заглянуть в гроб и увидеть, что же нам с кладбища взять домой.

Мы слишком быстро хороним своих мертвецов. Они еще слишком хорошо выглядят, о них еще можно что-то сказать. Вот завести бы еще и стеклянные крышки гроба и чтобы прихожане по очереди приходили их чистить?

Отрицание того, что труп это труп, может производить тягостное впечатление.

И всё же мы с Мике идем выпить кофе. Яаарсмы не видно. Родители пожимают руки в толпе. Я не могу подавить в себе чувство враждебности и подойти к ним. Упиваются своим горем.

Вздрагиваю, когда ван Дёйн кладет мне на плечо свою руку: «Спасибо, что вы пришли».

«Да», – говорю я. Звучит смешно. Стараюсь побыстрее уйти. Как только оказываюсь снаружи, в этот невыразимо прекрасный весенний день, я еще раз возвращаюсь к могиле, словно пришла моя очередь сделать уборку. Все цветы сложены в сторонке, и рабочий занят тем, что засыпает могилу. Он сидит в крошечном экскаваторе, совершенно игрушечном, который доставил бы мне массу радостей, если бы я был мальчишкой. Лучше пусть он меня не видит, ибо прилично ли так скоро возвращаться обратно? Яма не слишком глубокая, и он справляется с ней довольно быстро. Получился песчаный холмик, лопатой он придает ему форму, напоминающую пирог. Затем кладет на холмик цветы, и с легким пофыркиваньем игрушечная машинка с водителем внутри удаляется.

Становится тихо. Я иду к могиле, крадучись, словно боюсь, что меня здесь застигнут, хотя вроде бы что здесь такого? Подойдя ближе, вижу – на ленте одного из букетов, которую этот человек немного расправил, написано: «Кеес».

«Кеес, ты идешь есть?» Бац!

Так вот оно и ведется у нас на земле. Поведай, что у тебя на сердце. И умри.

После смерти Анс ван Дёйн нет спасения от привычной мигрени. Даже через несколько дней боль не утихает, но висит в голове – квазимигрень, которая не настолько грызет, чтобы вынудить лечь в постель, но достаточно тяжела, чтобы отравить тебе жизнь. Боль начинается, если держать голову прямо. Когда лежишь, всё в порядке. Возможно, подвижная опухоль мозга, рассуждаю я, которая при изменении положения замыкает пазухи мозга и вызывает боль (висячая эпендимома).

У меня всё чаще длительные головные боли, вплотную приблизившие меня к компьютерной томографии. Но Олденборх считает, что делать сканирование еще рано. Однако я нервничаю и уже дважды звонил ему.

– И что это по-твоему? – спрашивает он раздраженно.

– Разумеется, опухоль мозга, что же еще?

– Разумеется, как же иначе? Знаешь, хватит. Опрокинь-ка на ночь стаканчик и поройся у себя в шкафчике с опиатами. Нет, никакая инъекция тебе не нужна. Глоток коньяку, хорошая сигара, чуть-чуть петидина [240] Опиоидный анальгетик. , и будешь себя чувствовать, словно родился заново.

– Ну что ж, так и сделаю, – отвечаю я вяло.

Он думает, что я waving , а я drowning [241] Он думает: размахиваю руками , а я тону ( англ .). .

Возвращаюсь на велосипеде домой, в голове мелькают все эти фразы. «Кто стольким жертвам помог найти дорогу к концу, теперь сам должен…» Ипохондрия: чуть кольнет – и слышишь погребальный звон колокола. Ask not for whom it tolls, it tolls for me! [242] «Не спрашивай, по ком он звонит, он звонит по мне!» – видоизмененная сентенция английского поэта Джона Донна (John Donne, 1572–1631).

Мефроу Гейтенбеек, ту, что с цацками-мацками, недавно на переходе «зебра» сбила машина. Перелом лопатки, и очень серьезный. Из-за затруднений с дыханием она должна была даже провести ночь в палате интенсивной терапии, но потом всё наладилось, и сегодня я снова встречаю ее в полном здравии у постели ее мужа.

Ее реакция на случившееся: «Теперь ясно видно, что я всегда была хорошим человеком. Потому что у меня, как бы это сказать, всегда было чувство ответственности, я всегда делала свою работу, доктор».

Если бы я услыхал такое от человека более оборотистого, меня бы это озадачило, но от нее – полностью обезоружило. Ее мысль сводилась к тому, что ведь она же не заслуживала не вполне оправиться от перелома. Оскар Уайлд возразил бы, что большинству из нас нисколько бы не понравилось, если бы мы получали то, что заслуживали.

На ее мужа и на то, что он получил, ее взгляды, впрочем, никоим образом не распространяются.

Головные боли не прекращаются. Словно Судьба решила: пусть и он сделает несколько шагов в сторону Смерти.