Георгий Санников - Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

— Майя, когда это ты успела познакомиться с ним да еще и сделаться его подругой? [103]

— В прошлом году, на Лейпцигской ярмарке, — просто ответила Майя. — Я ему вчера позвонила. Он живет в другом городе в Западной Германии. Сказала, что буду в Западном Берлине по случаю смерти родственника, и он просил встретиться с ним здесь. Специально приедет в Берлин. Я знала время нашего нахождения в Западном Берлине, и мы договорились встретиться. Георгий Захарович, позвольте мне, я вас не подведу. Я сейчас, если вы разрешите, уеду на такси и вернусь прямо в крематорий к назначенному времени. У меня в распоряжении три часа. Я вас не подведу. Честное слово, — искренне говорила Майя.

— Конечно, конечно, Майечка, поезжай, дело молодое. Только не подведи меня, да и отца тоже. Не надо опаздывать к прощанию в крематории.

— Не волнуйтесь, Георгий Захарович, — ответила Майя. — Папа знает о наших отношениях с этим молодым человеком, и он еще вчера разрешил мне эту встречу. А вам мы не говорили, потому что вдруг бы отменили наш выезд.

Сделав всем присутствовавшим в комнате прощальный жест ручкой и благодарно посмотрев на меня, Майя оставила нас. Пообщавшись еще какое-то время со старичком хозяином и взяв с собой в машину симпатичную старушку, мы отправились в крематорий. И еще одна неожиданность. Вильгельм попросил купить ему красные гвоздики, которые он положит в гроб. Валюты у него не было, он рассчитывал на меня. Старушка же была с заранее заготовленным букетом красных гвоздик.

В крематории, как это принято у немцев, все происходило по времени с точностью до одной минуты. Из высоко расположенной ячейки холодильной камеры, где находился гроб, служащие этого заведения с помощью специального устройства-подъемника извлекли гроб и поставили его на пол. Подняли крышку, обнажив благородной внешности совершенно седого старичка. Вильгельм положил в гроб цветы и вдруг припал к груди усопшего и зарыдал. Мне кажется, это были искренние слезы. Затем он подошел ко мне и приник к моей груди.

— Георгий Захарович, посмотрите, как он похож на папу — одно лицо!

Действительно, усопший родственник был почти копией расстрелянного в 1919 году Карла Либкнехта, если бы воображение смогло состарить тогда 50-летнего революционера.

Хельми рыдал. Я успокаивал его. Всплакнула и старушка, знавшая покойного всю свою жизнь. А у меня в голове билась только одна мысль: где Майя? Церемония прощания подходила к концу. Майя была хорошо осведомлена о времени приезда в крематорий. В принципе, душа моя была спокойна. Я почему-то верил в искренность и порядочность Майи…

Она вбежала в зал крематория на последних минутах прощания. Успела! Подошла ко мне и благодарно сжала мою руку. На сердце отлегло.

— Спасибо тебе, девочка, — только и сказал я.

Завезли старушку домой и поехали к себе, в Демократический Берлин. Вильгельм попросил подъехать к парку на Маркс-Энгельс-плац. В годы жизни Карла Либкнехта эта площадь с зелеными насаждениями именовалась парком Люстгартен [104]. Хельми с умилением долго рассказывал мне, как именно вот на этом месте его отец Карл Либкнехт приподнял его, десятилетнего мальчугана, на фундамент решетчатой ограды и он наблюдал демонстрацию революционных матросов.

— Я тоже был в детской матросской форме…

В последующем мы многократно, но мимолетно встречались с Вильгельмом Либкнехтом, который просил меня, как все близкие друзья, называть его Хельми. Эти встречи «на ходу» происходили, как правило, в здании посольства или редко — на улицах города. Хельми был частым гостем в Республике. Кстати, каждая его поездка в ГДР щедро оплачивалась ЦК СЕПГ. Он так и запомнился мне — энергичным, очень подвижным, небольшого роста человеком, обладавшим энциклопедическими познаниями в области общей истории, мировой литературы, жизни Германии, истории коммунистического движения. Он был интеллигентен, с хорошими манерами и умением понравиться собеседнику. Если я иногда вспоминаю Хельми, в памяти обязательно всплывает звучание его неподражаемого басовитого, с рокочущими интонациями и очень специфического голоса профессионального оратора-трибуна. Я думаю, это было единственным, что он унаследовал от своего отца — вождя и любимца немецких трудящихся в далекие и кровавые революционные годы.

Осенью 1971 года после завершения переговоров по Западному Берлину и подписания четырехстороннего соглашения, значительно улучшившего отношения этого города с внешним миром, наш посол Петр Андреевич Абрасимов выехал в Париж, где возглавил советское посольство. В Берлине его сменил неизвестный в МИДе и среди германистов заместитель председателя Совета Министров СССР Михаил Тимофеевич Ефремов.

Как мне рассказывали товарищи, события с преемником посла Абрасимова развивались следующим образом. Уже было принято решение о назначении послом во Францию П.А. Абрасимова, но еще не было известно, кто его сменит в Берлине. Закончившую пребывание в Москве немецкую партийно-правительственную делегацию во главе с Э. Хонеккером провожали во Внуково советские товарищи. Среди них был и Михаил Тимофеевич Ефремов, который, ничего не подозревая, стоял среди провожавших, о чем-то весело беседуя с окружающими. Эрих Хонеккер обратился к Леониду Ильичу Брежневу с просьбой направить в Берлин не менее достойного поела, каковым являлся для наших немецких друзей Петр Андреевич Абрасимов. Леонид Ильич обещал сделать это незамедлительно. Он обвел взглядом присутствовавших и остановился на М.Т. Ефремове. Окликнул его по имени и попросил подойти.

— Есть желание поехать послом в Германскую Демократическую Республику? Вот прямо сейчас можно договориться с товарищем Хонеккером.

— Леонид Ильич, да я производственник. Занимался всю жизнь промышленностью. Какой из меня дипломат? — как-то робко и неуверенно произнес Ефремов.

— Ничего, освоишься. В посольстве опытный коллектив.

— А когда выезжать?

— Да хоть сейчас, — ответил Леонид Ильич.

Так в одночасье была решена судьба заместителя председателя Совмина СССР. Все произошло так скоропалительно, что в своем центральном печатном органе, «Нойес Дойчланд», ЦК СЕПГ срочно опубликовал сообщение о назначении новым послом Советского Союза в ГДР товарища М.Т. Ефремова. Там же была помещена фотография Ефремова со звездой Героя Социалистического Труда. Но это был другой Ефремов — известный советский ученый, академик, однофамилец будущего посла М.Т. Ефремова. Вот к чему приводит излишняя торопливость.

С новым послом я проработал три месяца. Опытный производственник, он быстро вошел в курс наших дел. Рабочий коллектив посольства был укомплектован знающими свое дело сотрудниками. Посольство работало как четко отлаженный механизм. Основные крупные политические проблемы, в том числе такая кровоточащая рана на теле Республики, как Западный Берлин, в обозримом будущем не могли принести каких-то неприятностей. Внешнеполитический маховик ГДР продолжал успешно раскручиваться. Что касается внутренних проблем, назревающих в Республике, то и они пока не очень беспокоили Москву. Так что Михаил Тимофеевич мог работать спокойно. Ему досталось хорошее наследство. Однако на фоне бурной деятельности Петра Андреевича новый посол явно проигрывал. Был он как-то тих и незаметен. Мне казалось, что он был как-то даже несколько застенчив. Во всяком случае, внешне. Но все это мне могло только казаться. Я слишком мало поработал под его началом.