Георгий Санников - Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

Беспрерывные изнурительные допросы и побои. Ее несколько раз избивали до потери сознания. Лея была на пятом месяце беременности. Гестаповцы предлагали жизнь ей и ребенку в обмен на предательство. У них не получилось. Очередной допрос. Последнее, что она запомнила, это страшный удар в лицо, опрокинувший ее на каменный пол. Подняться она уже не смогла. С уплывающим сознанием, как в тумане, она видела склонившееся над ней красное от натуги лицо гестаповца, он что-то кричал, но она оглохла от удара. Гестаповец поставил ногу в сапоге на ее живот. До возвращающегося к ней слуха глухо доносилось: «Будешь говорить!..» — поток самых оскорбительных для женщины слов. В ответ молчание, только горящие ненавистью глаза, взгляд которых еще больше распалил нацистского палача…

— Нет, ты не чистопородная еврейка! В тебе течет и немецкая кровь. Так может смотреть и сопротивляться только немецкая женщина! Еврейка на это не способна!

Лея с трудом разлепила запекшиеся от крови губы. Это было ее единственное оружие, которым она могла нанести ответный удар врагу:

— Нет, я чистая еврейка! И бабушка, и дедушка у меня евреи. И весь род мой — евреи!

Она почувствовала поддержку еще не родившегося дитя, стучавшего ручками и ножками у нее в животе.

Изрыгая самые отвратительные и грязные ругательства, гестаповец стал с силой давить сапогом на живот распластавшейся перед ним на полу несчастной и беспомощной женщины. Лея попыталась сбросить ногу в сапоге и повернуться на бок… Последовал последний удар сапогом в низ живота. Боли Лея уже не почувствовала…

Лея очнулась на койке с чистым и свежим бельем в тюремной больнице. У ее кровати сидел пожилой человек, из-под отворотов белого врачебного халата которого виднелась гестаповская униформа. Но глаза этого нациста с теплом и состраданием смотрели на Лею.

— Вот что, девочка, сейчас тебе принесут поесть. Это хорошая пища, больничная. Обязательно поешь. Ты должна сохранить силы. Я прослежу за твоим лечением.

— Что с моим ребенком? — только и смогла произнести Лея.

— У тебя нет больше ребенка. Он погиб.

Лея снова потеряла сознание…

Этот гестаповский врач еще несколько раз заходил к Лее, пока она полностью не пришла в себя. «Неужели в гестапо могут быть люди, сохранившие человеческий облик?» — неоднократно задавалась вопросом Лея. Но с этим гестаповцем было именно так. Он успокаивал Лею:

— Я делал тебе операцию. Ты здоровая женщина. Ты еще сможешь рожать…

Спустя два года тюремного заключения в одиночной камере нацистский суд приговорил Лею к трем годам каторжной тюрьмы, обвинив ее в «государственной измене на подготовительной стадии».

В каторжной тюрьме тоже существовало сопротивление режиму. Четко работала партийная организация, не давая узницам опуститься до животного уровня. Была связь и с подпольем на воле…

Пережитый Леей ад в застенках гестапо, выдавленный из чрева, так и не успевший познать мир ребенок, каторжный, не просто изнуряющий, а испепеляющий душу и тело рабский труд не сломили волю этой маленькой и такой внешне хрупкой женщины. Она по-прежнему верила в свою звезду и светлое будущее всех честных людей…

Нацистские власти после выхода Леи из каторжной тюрьмы на свободу выдворили ее в Польшу, как имевшую в прошлом гражданство этой страны. С помощью товарищей по подполью она сумела на какое-то время благополучно устроиться. После уничтожения Польского государства и оккупации части территории вермахтом Лее удалось связаться с польскими товарищами, которые сумели переправить ее в Советский Союз…

Вновь Москва открыла ей свои объятия. Она среди своих товарищей по партийной работе. Лечение от туберкулеза в Крыму. Война. Много работы. Тяжелая зима 1942 года в Уфе. На фронт не берут по состоянию здоровья. Как она завидовала тем немецким товарищам, которые с оружием в руках сражались с фашизмом в открытом бою или забрасывались в глубокий тыл противника, как ее подруга и одногодка, с такой же боевой биографией, Катя Нидеркирх-нер [106]. Возвращение в Германию после победы в 1945-м. Наконец-то у нее семья. Любимый муж и дети. Лея по-прежнему энергична и мужественна. Когда в 1953 году в ГДР вспыхнули волнения и 17 июня тысячные толпы рабочих с антиправительственными лозунгами вышли на улицы, Лея возглавляла отдел кадров киностудии «ДЕФА» в Потсдаме. Рабочие этого огромного предприятия построились в колонну и двинулись в сторону Берлина на поддержку демонстрантов. Все руководство «ДЕФА» затаилось в своих кабинетах. Единственным человеком из руководства, осмелившимся выйти к колонне рабочих, была Лея Гроссе. Эта миниатюрная женщина выступила с такой пламенной и убежденной речью, что рабочие послушались и разошлись по своим рабочим местам.

Лея много лет возглавляла один из отделов политуправления Министерства национальной обороны ГДР, где регулярно организовывала пропагандистские передачи на ФРГ для солдат бундесвера.

Лея Гроссе прожила до глубокой старости, став свидетелем гибели Республики. Она тяжело переживала исчезновение социалистического лагеря, распад Советского Союза. Как-то в кругу близких сказала: «Неужели моя жизнь прожита зря?» С крахом идеалов на нее обрушилось и личное горе: от нее по политическим мотивам отказалась родная дочь…

Все возвращается на круги своя: незадолго до смерти Леечка вступила в еврейскую общину, покинутую ею на заре своей юности, а ведь всю жизнь была убежденной атеисткой. Что это? Почему так случилось? Она и похоронена на еврейском кладбище Вайсен-зее в Берлине, хотя предназначенное ей всей ее яркой и трагичной жизнью место было уготовано на кладбище социалистов, рядом с теми, с кем она тесно плечом к плечу сражалась и работала.

Моя плановая замена в Берлине должна была произойти в 1971 году. Однако посол Абрасимов попросил мое руководство в Москве продлить мне командировку еще на год в связи с продолжающимися переговорами по Западному Берлину, начатыми в марте 1970 года. В «команде» по переговорам я был пресс-аташе нашей делегации. Моя замена на последнем этапе встреч и переговоров делегаций Советского Союза, США, Франции и Великобритании, как считал наш посол, была нежелательна. Я знал о решении Москвы оставить меня на работе после завершения загранкомандировки в Центральном аппарате. Это было для меня, в прошлом сотрудника КГБ Украины, конечно же приятно. Центр есть Центр! И я ждал скорейшего завершения моей работы в Берлине. Однако повлиять на свою дальнейшую судьбу в любом случае я не мог. Пусть будет как решит начальство, полагал я. Все равно квартиры у меня в Москве нет, торопиться мне особенно некуда…