Георгий Санников - Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

Рассказывает Соня:

«Папа был убежденным коммунистом. Он помогал партии с 15 лет, а в 17 стал ее членом. В нашей семье почти все были коммунистами. Папин брат был известным коммунистом, мамины братья тоже были членами КПГ. Мне хорошо запомнилась последняя ночь перед отъездом из родного “красного” [111]Хемница в Москву. Мы все, включая провожавших, распевали революционные песни. Особенно мне нравился “Авиационный марш” — “Все выше, и выше, и выше!”. Подъем у нас был колоссальный. Мы ехали в страну счастья строить социализм. Для отца было совершенно ясно, что, как только он обретет профессию, он обязательно должен поехать в Советский Союз и применить свои знания и силы во имя нового общества. Он закончил Высшее техническое училище в Дрездене. Ему предложили интересную работу в Южной Африке, где платили громадные деньги. Он отказался в пользу Москвы… Почему-то мне запомнился дорожный эпизод, когда мама, уже на советской стороне, открыла ящик стола в купе мягкого спального вагона и, увидев там кусок черного засохшего хлеба, сказала отцу, искреннее рассмеявшись:

— Ну что ж, ты, наверное, будешь кормить меня таким хлебом?

В Москве стояли жуткие морозы, к которым мы не привыкли. Меня так кутали, что я еле передвигалась. Квартира в центре Москвы была у нас по тем временам шикарная — с центральным отоплением, горячей водой, газом, ванной… Начало 30-х прошлого века. Мы знали, что страна переживает тяжелые времена. Особенно плохо было с продуктами, но мы этого не ощущали. Отец получал партмаксимум, этого нам вполне хватало. И, кроме того, у нас был так называемый инснаб, что означало обеспечение разнообразными и хорошими продуктами в любом размере работающих в стране иностранных специалистов…

Мы, немецкие дети, посещали школу с удовольствием. Для нас это был какой-то островок счастья. Мы это еще не понимали, мы это просто чувствовали. Было удивительно хорошим отношение к нам учителей, которых мы называли товарищами. Школу часто посещали немецкие писатели-коммунисты — Эрих Вайнерт, Фридрих Вольф. Их дети учились в нашей школе. Нашими гостями были Альфред Курелла, Иоганнес Бехер, Вильгельм Пик. Вместе с нашим школьным хором не раз пел революционные песни Эрнст Буш. В школе царил особый дух — ведь к нам все время вливались дети, родители которых томились в тюрьмах и концлагерях Германии. Поэтому для нас фашизм означал вполне реальное и настоящее. Появились испанские дети, с которыми нас связывала общая судьба — ведь многие наши родители воевали в Испании в интербригадах. В общем-то, это было тайной и мы на эту тему не распространялись, но все дети знали об этом… Особенно хорошо запомнила случившуюся со мной в третьем классе драму. Всех приняли в пионеры, а меня нет. Ведь я была в классе самой младшей, и пришлось ждать целых полгода. Я очень переживала…

В 1937 году мне исполнилось двенадцать. Именно этот год стал для меня последним годом моего детства. Все, что вокруг меня происходило, я понимала, и родители ничего от меня не скрывали. У нас в доме открыто говорили об арестах, и родители каждый арест знакомых разъясняли мне: тех, кого арестовали, отнюдь не были фашистами или предателями, это недоразумение. Позже я поняла: они это делали специально, чтобы в случае их ареста я не верила, что они фашисты и предатели…

Вскоре в нашей семье появилась моя любимая двоюродная сестра Рут. Мы родились в один день, 9 января, но она была на пять лет младше меня. В сентябре 37-го арестовали отца, а спустя пару недель и ее маму. Кто-то из знакомых привез ее из Ленинграда в Москву. Рут прожила в нашей семье пять лет…

Папа часто задерживался на работе, и время его отсутствия всегда проходило в напряженном ожидании. В школе все чаще стали появляться дети с заплаканными глазами, потом они незаметно исчезали. Многих наших учителей тоже арестовали. Январь 1938 года показался нам, детям, концом света. Немецкая школа прекратила свое существование. Нас всех распределили по разным московским школам…

Глубокий след в моей душе оставили 1937-1938-е годы. Почти все мои родственники-коммунисты, проживавшие в Советском Союзе, были арестованы. Я плакала над судьбой особенно мною любимого младшего брата мамы. Все это оказало на меня настолько глубокое воздействие, что я не захотела вступать в комсомол. У меня тогда так и не получилось отделить происходившую трагедию от тех идей, приверженцем которых с юных лет был мой горячо любимый отец. Это состояние продолжалось очень долго, до тех пор, пока мне не пришлось заняться первоисточниками марксизма-ленинизма, потому что предстояла сдача кандидатского минимума и я решила пользоваться не “брошюрной” литературой, как делали многие, а тщательно проработать рекомендованный материал. Помню, как пришла из “Ленинки” и сказала отцу:

— Вот теперь я поняла, почему ты коммунист, почему ты приверженец этих идей. Сама идея великолепна, но это только теоретически. А то, что мы пережили и как все это претворялось в жизнь, — ужасно…

Свет не без изумительных людей. Я попала в Институт крови, эндокринологии и микробиологии имени Гамалеи, войдя в него, в прямом смысле этого слова, с улицы прямо к директору, заявив ему, что обязательно хочу стать микробиологом и работать только под его началом. И он меня взял на работу, несмотря на мою биографию, которая многие годы “кусала” меня. В институте было 500 научных сотрудников, но я была единственной, кто работала не врачом-лаборантом, а простой лаборанткой. Это продолжалось более шести лет. Только в последний год моей работы в институте я наконец-то получила должность врача-лаборанта, а стало быть, и значительное повышение и без того мизерно малой зарплаты.

Перелом в моей жизни наступил после рано ушедшей из жизни (всего 46 лет) моей мамы. Перед смертью она сказала отцу:

— Если будет возможность, вывези ее!

Отец и сам хотел уехать. Здесь были все мои друзья, все личные связи, все было. Дай культура в большей степени, как и душа, была во мне конечно же более русской, чем немецкой, ведь я выросла и сформировалась в Москве. А что и кто там в ГДР? Я знала, что там живет моя любимая Леечка Гроссе, куда исчез Ойген Классе, мой верный дружочек детства и юности, я понятия не имела… Вместе с тем я знала, что, если останусь в Советском Союзе, у меня не будет никаких шансов защитить диссертацию, получить приличную работу. У меня была слишком “плохая” для этого биография. Кто-то из институтского начальства как-то сказал мне, что меня хотят отправить работать на целину. Что, видите ли, корни мои не здесь. Но там не было места для так желанной научной работы. Я почему-то сразу же вспомнила жизнь наших политэмигрантов, немецких коммунистов, там, в Казахстане, на спецпосе-лении. Пришлось мне искать мои корни.