Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 3

Перед непокорёнными силами природы оказались бессильными картофелекопалки и прочие уборочные машины. Они с упорством, достойным автомата, пытались двигаться вперёд, ревели моторами и, рявкнув в бессилии, намертво увязали в земляном тесте.

Два последних года, как никогда, показали, сколь необходимо людям полностью оградить себя от капризов своенравной природы. Мысль уже не мирится с тем, что она диктует нам свои условия.

Время от времени на поля посылаются школьники. Чаще других ездят девятиклассники. С ними и наш Толя. Тогда дома остаётся только один — самый младший Вова — ученик 7-го класса.

Необычно тихо стало в нашей семье. Разлетаются из родного гнезда, едва оперившись, ниши птенцы. Где-то на Урале спешит после работы в вечерний институт Коля, бороздит на корабле — рефрижераторе суровые северные моря Сергей, склонился над институтскими учебниками студент 4-го курса Механического института Алёша, шаг за шагом приближаясь к вершинам науки, осваивает профессию слесаря на Ижевском автозаводе окончивший ныне 10-ый класс Саша. Очень хотелось сыну поступить на факультет приборостроения на дневное отделение, но большой конкурс и не особенно прочные знания по русскому языку не дали ему этой возможности.

Саша тяжело переживал неудачу.

— Ничего, сын, — успокаивала я его. — Сейчас, знаешь, как нужны знания и на производстве? Через производство ныне чаще всего пролегает путь в науку. Так что твои знания в пропажу не будут, не беспокойся.

Наши сыновья…. Что-то они унесли с собой из родного гнезда? Как-то сложатся их судьбы?

Всё больше чувствуешь, что с каждым годом всё меньше и меньше остаётся тебе места на земле, что слабеют руки твои и разум, что большая часть твоего существа уже отдана тем, кто призван заменить тебя в жизни.

Но нет смятения в душе. По-прежнему хочется отдать последние свои силы на служение общему делу. И какой нелепой, никому не нужной, даже вредной и дикой затей кажутся старания наших районных (партийных) руководителей лишить меня этой возможности! Кому это нужно?

Ныне я снова не утверждена пропагандистом. А заводские товарищи уже не стали настаивать. Кому хочется навлекать на себя недовольство районных руководителей!

Рабкоровская и лекторская работа, кажется, тоже подошли к концу.

— Ну что плохого было в том, что я писала в газету, читала лекции в коллективах, проводила беседы? — спросила я уже известного Саушкина, к которому меня снова направили на беседу в приёмной Обкома, куда я обратилась, надеясь отыскать справедливость.

Откровенно говоря, я не ожидала уже ничего хорошего для себя от этого посещения, тем более от беседы с Саушкиным. Просто хотелось узнать, что скажет Обкомовский деятель на этот раз.

— А вам давала парторганизация такое поручение — быть рабкором?

«Что-то я никогда не слыхала, чтобы давалось такое поручение, — подумала я про себя. — Обычно люди берутся за это дело сами, по своему высокому гражданскому долгу».

Саушкину же ответила:

— Нет, я просто сама не могла молчать.

— А читать лекции?

— Тоже нет. Я делала это по своей инициативе. И, кажется, неплохо у меня получалось.

— Ну, вот видите как, — назидательно начал Саушкин, пропустив мимо ушей мою последнею фразу. — Вы через партийную организацию старайтесь делать. Пусть партийная организация даёт вам соответствующие партпоручения.

Разве докажешь такому, как важно, чтобы делал человек именно по своей инициативе, добровольно начинал то или иное дело, сообразуясь со своими возможностями, и не ждал указаний свыше. Только тогда он и может увлечься сам и увлечь других. Дело парторганизации — увидеть, поддержать начинание, если оно полезно, и не только в труде, но и в общественной жизни.

«Через партийную организацию…». Представляю себе, как бы это было….

…На одном из партсобраний я встаю и говорю:

— Разрешите мне своё свободное время использовать для подготовки лекции или беседы.

— Ну что, разрешим? — спросит секретарь парторганизации.

— А каково мнение Райкома? — глубокомысленно изречёт своё обычное Галимов З.З.

— С чего это мы будем ей всё разрешать? — выпалит Берестов Юрий Арк.

До него даже и не дойдёт, что речь идёт о безвозмездной затрате общественно-необходимого времени, что не всякий другой захочет добровольно посвятить свой досуг подготовке беседы или лекции.

И я почувствую, как постепенно будет испаряться такое желание.

«Шут с ним и с лекцией», — скажу я себе. А в душе останется неприятный осадок.

Кстати, Саушкин соответственно его высокому партийному положению отреагировал и на моё сообщение о возникшем у районного руководства сомнении в нормальности моей психики.

— Если человек выполняет большую общественную работу, так, значит, на основании только этого его можно заподозрить, что он психически болен? Да?

— А что особенного? — спокойно ответил Саушкин. — У разных людей психические расстройства проявляются по-разному. Могут они проявиться и в стремлении к активной общественной деятельности.

Могут…. Конечно могут.

О, если бы было побольше людей, у которых бы так проявлялись психические расстройства, которые бы так сходили с ума!

Не молчало бы у нас местное радиовещание, не бездействовал бы клуб, не пришлось бы чуть не силой заставлять людей вести агитационно-массовую работу, на совесть работала бы дружина, товарищеские суды и другие общественные организации…. Но…так не сходят….

Ну что же мне остается делать? Писать?

Услужливая память живо преподносит мне тот разговор:

— Вам не запретили ещё печатать мои статьи?

— Да, разговор был….

Вот я посылаю свою статью, написанную в порыве желания обязательно сказать что-то людям, статью, в которую вложила часть своей души.

Её несут на проверку к Соловьёву. И он, полный неприязни ко мне, начинает выискивать в ней даже не мысль, а просто хоть какое-нибудь слово, к которому можно было бы придраться, извратить его, вложить не тот смысл, чтобы не допустить статью к печати. При желании такое слово в большой статье всегда можно найти. И статья отвергнута…. Одна из тех, о которых ещё совсем недавно редакция писала, что они отличаются «не только объективностью, но и большой теплотой и душевностью».

«Бог с ней, с этой рабкоровской деятельностью», — скажешь про себя и запрёшь своё желание писать на ключ.

Подумать только, что всё началось с того, что я не постаралась заранее узнать мнение Райкома и, хуже того, осмелилась высказать своё по делу Лепихиной! А потом…. Ох, сколько «преступлений» я сделала потом!

Пошла на консультацию в Обком, «вынесла сор из избы», — раз; написала критическую статью в «Победу» о родственнике Н.Д.Жукова Бируке И.А., оскорбив тем самым неосторожно нежные родственные чувства бывшего высокого руководителя, — два; написала «кляузу» в «Правду» на неправильное отношение ко мне со стороны Райкома — три; осудила Райком на семинаре рабселькоров в отношении к рабкоровскому движению, — четыре; и, наконец, осмелилась тронуть того, кто свято стоял на страже здоровья настоящих и бывших членов, пренебрегая здоровьем рядовых, — пять. И, пожалуй, вероятно, самое большое моё «преступление» в том, что потребовала от «Правды» ответа на вопросы по поводу пьянства.