Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 3

Эх ты, Сагида Михайловна! Не знала я, что свои личные интересы ты поставила превыше всего, что сможешь на других выплыть наверх. Куда девалась твоя принципиальность и верность Ленинским идеалам? Всё принесено в жертву создания своего личного благополучия. О, ты сейчас в большом почёте у Райкома! Ты назначена директором нашей школы, тебе строится особняк в 64 кв. метра на троих. Но не завидую я тебе. Пусть ничего этого нет у меня. Зато я могу прямо смотреть любому человеку в глаза, и совесть моя чиста. Нигде, ни в чём не покривила я своей душой, не вступила в сделку со своей совестью, не поступилась своими идеалами. Всегда оставалась верной им и останусь такой до конца моей жизни. Верю, что душа моя никогда не затянется илом обывательской мудрости и не зарастёт седым мхом….

В назначенное время я прибыла на приём к профессору Лещинскому. Долго ждала, когда меня пригласят зайти в его кабинет. Все горести моей нелегкой жизни прошли передо мной. Слёзы не раз мутили глаза, но всякий раз я уговаривала себя:

«Спокойно, спокойно, Анастасия Николаевна. Это — борьба. Как никогда, сейчас нужна тебе выдержка».

И слёзы высыхали, не успев прокатиться по щекам.

Спокойно я зашла в кабинет и села на указанное мне место.

— Скажите, пожалуйста…, - начала было я, но профессор Лещинский сразу оборвал меня.

— Вопросы буду задавать я. Ваше дело отвечать и как можно короче.

— Пожалуйста. Я слушаю вас, — ответила я и оглядела просторный кабинет. Обыкновенный рабочий кабинет с расставленными в нём буквой Т столами и стульями. Кроме профессора-психиатра — уже немолодого, довольно массивного мужчины с коротко остриженными волосами на голове, здесь находились врач-психоневропатолог, принимавшая меня, и ещё одна полная женщина с рыжими волосами.

— Значит, вы на пенсии? — начал Лещинский.

— Да, по старости.

— С какого вы года рождения?

— С 1919-го.

— Как же вы тогда на пенсии по старости? Не сходится ведь что-то.

— Так я же вышла на пенсию 50-ти лет, как многодетная мать.

— А-а, ну, тогда понятно.

— Вы сами попросились к нам на приём, — продолжал профессор, — утверждая, что Райком якобы стал сомневаться в вашей психике без всяких на то оснований. Скажите, с какого времени начали ухудшаться ваши отношения с Райкомом?

— С того времени, как стал выходить сатирический «Устный журнал».

— Вы были его руководителем?

— Да.

— Когда это было?

— В зиму 1961–1962 годов. Они же сами отмечали тогда, что преступность в нашем посёлке резко сократилась. Но в «Устном журнале» критиковались иной раз и руководители. Они стали жаловаться в Райком, а он, вместо того, чтобы разобраться, кто прав, встал на их защиту. Секретарём Райкома был тогда человек, мнением которого я особенно дорожила. После выхода 2-го номера «Журнала» я пошла к нему, чтобы рассказать о нём, посоветоваться, получить поддержку. А там, в Райкоме, вместо поддержки одёрнули меня. Мы, мол, вам не давали такого поручения. Было очень обидно…. И я написала о своей обиде в «Удмуртскую правду». После этого они просто перестали меня замечать. Но я всё равно продолжала всё время участвовать в общественной работе. Была рабкором, читала лекции на международные темы, была пропагандистом, депутатом Райсовета….

— Ну, и дальше?

— К юбилею Октябрьской революции секретарь нашей школьной парторганизации меня и ещё одну из учительниц рекомендовала к награждению. Я случайно услышала её разговор по телефону:

«Тамара молода, не подходит, ну, а тут-то вы почему не согласны со мной?» — убеждала она кого-то. Я спросила, о чём шла речь. Она рассказала.

— Ну и что же они ей ответили?

— Не подходит, мол, и всё. Я, конечно, опять обиделась….

— Дальше?

— Пошла снова к секретарю Райкома и попросила прямо сказать, что Райкому не нравится в моей работе. «Я же вас другом своим всегда считала, а вы…», — как-то само вырвалось у меня.

— И у вас пошёл разговор на личную тему?

— Нет, на личную тему мы с ним никогда не говорили. С того времени отношения с Райкомом улучшились. Будто сейчас только увидели всё, что я делала. Пошли всякие награды, поощрения….

— Когда отношения с Райкомом слова ухудшились?

— После того, как я не поддержала рекомендацию Райкома и высказала своё мнение по делу Лепихиной.

— Откуда вы это знаете?

— После этого меня обвинили на сессии в шантаже….

— Прямо на сессии?

— Да. Можно было легко доказать, что это клевета, но они не сделали этого. Не стали больше приглашать на семинары лекторов-международников, не стали просить написать статью на ту или иную тему, хотя раньше это делали. В общем, дали понять, что мои статьи им больше вообще не нужны. Это было несправедливо по отношению ко мне. Ведь не для себя лично я это всё делала. Я снова обо всём написала в «Правду». Письмо по моей просьбе было послано в Обком партии. Оттуда приезжал к нам в посёлок инструктор Обкома вместе с Соловьевым. Однако отношения с Райкомом после их отъезда не улучшились, а ухудшились. Чтобы лишить меня поддержки нашей парторганизации, меня решили решением Райкома перевести в территориальную парторганизацию. А после выхода моей статьи о недостатках в рабкоопе, председателем которого Бирук И.А. — муж племянницы Жукова Н.Д. — Знаете вы такого?

— Это тот, что работал у нас в Ижевске? Знаю.

— …на сторону Райкома против меня встал и он, упрекнув Райком в том, что разрешили печатать такую статью. А Жуков ведь авторитет…. Отношения с Райкомом ещё более ухудшились.

— И вы потеряли веру в людей?

— Веру в людей? Нет, веры в людей я никогда не теряла. Иначе бы я не пришла к вам. А вот веру в справедливость Райкома в этом составе я потеряла.

Теперь вот они начали просить невропатолога Зорина пригласить меня на приём….

— Кого, кого?

— Невропатолога районной больницы Зорина. Я знаю, что это делается с целью приписать мне психическое расстройство и тем самым не дать мне новый партбилет. Таким больным он же не выдаётся?

Профессор согласно кивнул.

— Других-то способов для этого больше нет.

— Ну, это уже слишком. Можно же….

— Я, конечно, сделала бы всё, чтобы опровергнуть эту запись, но ведь, сколько бы сил стоило мне это? Да и они постарались бы побыстрее распространить заключение врача. Попробуй потом докажи, что это не так. Каждому ведь не будешь объяснять.

— И вы решили их опередить?

— Да, решила опередить.

— Ну, всё, — заключил профессор. — Ни о каком сумасшествии не может быть и речи.

Я с облегчением вздохнула.

— Мы дадим наше заключение тов. Анисимову, — продолжал Лещинский.

— Когда я могу узнать об этом заключении?

— Не раньше субботы.

— Это мне ждать почти целую неделю? Я же из района. И у меня семья….